Пока греет огонь
Шрифт:
Пальцы наткнулись на металл. С чувством облегчения он потянул ружье из снега и совсем не удивился, когда увидел погнутые стволы. Здесь же валялись обломки лыж.
Круглов покачал головой, одновременно приговаривая:
—Ерунда. Выберемся. Главное, жив. Верный Дик. Братишка. Куда он запропастился?
Переживания за пса не помешали ему продолжать ощупывать взглядом освободившийся от снега бурелом. Он был готов ко всему, к любой неожиданности, и все-таки, не удержавшись, вскрикнул,
когда увидел прижатого к коряге пса. Виднелись часть спины и хвост, повисший на сучке.
Он не сомневался в смерти собаки и все-таки негромко позвал:
—Дик, Дик! — В ответ молчание, лишь шевелится на суку пушистый хвост.
«Один, со сломанной ногой, до дороги двадцать километров с гаком,— принялся обдумывать свое положение охотник.— Ситуация весьма и весьма щекотлива».
И все же он не представлял масштаба случившейся беды. Победив безглазую в короткой схватке, он не догадывался, что это только миг, только начало яростной и бескомпромиссной борьбы с природой, с ее холодом и молчанием, с ее кажущейся пустотой и равнодушием.
Тайга всесильна, она может свести с ума, может заставить попусту растрачивать силы, ничего не предлагая взамен.
Ослабев от потери крови и пережитых волнений, охотник лежал на снегу, но вдруг словно ощутил на лице слабую волну чьего-то дыхания.
Он огляделся и невольно втянул голову в плечи. Лес придвинулся ближе, ели склонились ниже, торжествующе расправил сучья бурелом.
Начался неравный поединок.
Маленький человек столкнулся с огромным лесным миром, призвавшим под свои знамена голод, холод, глубокий снег. Синее небо, похожее на огромный саркофаг, опустилось на землю. Поднялись над буреломом прозрачные стены, окружили с четырех сторон. Радуйся, человек! Где тебе смогут предоставить более величественную могилу? Лежи неподвижно и смиренно жди свой последний час.
Но нет, усмехнулся охотник, раненько меня хоронить, матушка тайга, раненько!
Он попытался снять валенок, чтобы осмотреть ногу. Однако, едва не лишившись чувств, прекратил пустое занятие. При малейшем движении ногу ломило. Кружилась голова.
—Ничего,— шептали потрескавшиеся губы.— У меня хватит силенок! Хватит. Может, и не сломана нога. Может, просто сильный ушиб. Чего же тогда волноваться?— Уцепившись за тонкую березку, он подтянулся.
—А ну-ка, еще. Еще немного. Это ушиб. Почти не больно. Сейчас разомнусь, и боль пройдет,— говорил он, боясь разогнуть в колене больную ногу.— Костылик излажу, и все будет в порядке.
Неожиданно под ним просел снег, больная нога коснулась сугроба. Охотник глухо охнул и лицом вниз упал в белые волны снежного моря.
—Проклятье. Не дойти... Костер. Надо развести костер.
Испокон веков огонь умиротворял человека, наполнял
сердце и душу успокоением, согревал.
—Все
будет хорошо,— упорно повторял Степан.— Дня через два меня найдут и вытащат из леса. В поселке есть опытные ребята, неужели не сумеют найти? Сейчас, главное, заготовить дров. Тогда будет все ничего.
Шея продолжала кровоточить, как он ни прижимал к ране конец шарфа, и только возле костра, под действием тепла, кровь стала сворачиваться. Руку, защищенную полушубком, медведь не смог прокусить, но все равно запястье вспухло, налилось синевой, и движение причиняло сильную боль.
Выбираться из леса, полагаясь только на себя, было явно не по силам. Гораздо разумнее сидеть на месте и ждать помощи.
...На тайгу опустилась темная ночь. Весело потрескивал костер. Обессиленный охотник лежал рядышком на еловых лапах, поворачиваясь к огню то спиной, то грудью. Сон не шел.
Степан не был трусом, отрицательно относился к предчувствиям и прочим мистическим теориям, отождествляя их с душевными болезнями. Ему никогда и ничего не мерещилось. То, что он видит, значит, существует, а то, что «кажется», скорее относится к искусству невропатологов. Однако эта ночь явилась ему во всем своем мистическом великолепии.
Он возле костра сам по себе, а вокруг растекалась неподвластная ему чья-то чужая жизнь. Кто-то беспрестанно ходил рядом, сверлил, пронизывая насквозь испепеляющим взглядом, пытался дотянуться липкими руками до хрупкого человеческого горла.
—Пусть мистика. Пусть,— твердил охотник.— Лишь бы не медведь. Слаб огонь. Слаб. Дождусь утра и перенесу огонь под перехлестнувшиеся колоды трех деревьев. Может, тогда меньше придется ползать по снегу, отыскивая дрова.
Под утро он проголодался. К счастью, хлеб и нож, которые оказались втоптанными в снег, нашлись. Колбаса исчезла. Он и не пытался ее отыскать. Разогрев в огне кусок хлеба, он принялся за так неожиданно прерванный обед, ощущая на себе чей-то взгляд.
—Ну-ну. Тоже есть хочешь. Так иди сюда, не бойся,— сказал он громко в темноту, посмеиваясь в душе, над своими страхами, и с удивлением вдруг услышал шум метнувшегося тела. Прислушавшись, он догадался, что ночной гость удалился. «Надолго ли?» — с тоской подумал Степан Круглов.
ЧЕЛОВЕК, СОБАКА И ОГОНЬ
Необыкновенный свет то прыгал рыжей белочкой по ветвям деревьев, то выгибался змеей, то вдруг кидался резко в сторону, напоминая своими повадками старую лису. Лиса умная, свет тоже умный. Он исходит от груды сучьев, почему-то ставших красными.
Ровный ствол дыма, слегка покачиваясь из стороны в сторону, упрямо ползет вверх. Он —словно утренний туман, выросший над безжизненной гладью воды. Туман и дым — молочные братья. Оба белесые, молчаливые, спокойные. Где туман клубами дышит, а дым струится березовым столбом, там не бывает ветра-проходимца. Плохие они соседи. Вечно в ссоре.
Рыжику костер показался чудом из чудес. Он чувствовал его притяжение, его ласковое и трепетное дыхание. «Что это?»— волновался Рыжик.
Поделиться с друзьями: