Поле Куликово

– Сполним, бачка-осудар! Кароший люди, зачем топить? Живой будит, чистый будит Ванька.

Воин свистнул, одна из лошадей, что паслись на лугу, подняла голову, рысью подбежала к хозяину. Каримка взлетел в седло, гикнул и галопом помчался к низководному мосту, перекинутому через реку пониже Кремля.

– Вот змей!
– ругнулся Афонька.
– До смерти может напугать, чистый ордынец.

– Этот "ордынец" в Куликовской сече из свалки мурзу Мамая живым уволок, и нукеры не отбили. За того мурзу, говорят, тыщу рублёв выкупа отвалили.

– Эка загнул! С тыщей он, небось, богатым гостем сидел бы в лавке, а не мотался кметом в седле.

– Кому - поп с крестом, а кому - чёрт с хвостом. Того мурзу он своему воеводе подарил, за то и взят в дружину.

– Мало ли нынче татар на княжеской службе?

– Так оне при татарских князьях и состоят, а этот при государе...

Работая у пушки, Вавила размышлял о том, что сулит ему встреча с боярином-обидчиком?

Меняя заряды, палили железом, свинцом, каменными ядрами. Боброк становился всё задумчивее. Было уже очевидно, что новая пушка превосходит меткостью самую лучшую баллисту, не говоря о катапультах. К тому же ни баллиста, ни катапульта, ни порок не могли стрелять металлической сечкой, поражая сразу множество целей. Воевода хмурился от мысли, что лет через пятьдесят огнебойное оружие может превратить войны в сплошное смертоубийство, перед которым побледнеют все нынешние битвы, даже Куликовская сеча, свидетелем которой он был. Прежние машины войны служили только слабым подспорьем мощи человеческих рук, эти же пугали Боброка: он предугадывал, что на страде смерти они со временем превратят ум и руки людей в свой придаток. Заряди, наведи, запали - и пушка совершит дело разрушения и убийства, совершит так же, как это делает стихия. Вот почему и Боброку-Волынскому не по душе огнебойное оружие. Но прав - старшина: жить надо.

– Слушай-ка, Вавила, ты и такие пушки в закатных странах видел?
– спросил воевода.

– Так, государь, теперь всё чаще льют бомбарды из меди и бронзы.

– Льют? А ты-то, часом, не пробовал?

– Не пробовал, государь, но видеть приходилось - я ж чёрным рабом при ихних мастерах вертелся. Да лить нехитрое дело. У нас вон какие колокола льют - то потруднее.

– Колокола, - повторил воевода, потирая шрам на щеке.
– Досель колокола лили, чаши, подсвечники, кубки, теперь надо пушки лить. И лучше заморских, ибо нам они - нужнее.

От моста галопом неслись двое конных. Передний в белой расшитой сорочке и красной бархатной шапке остановил коня на скаку и слетел с седла.

– Рад служить, государь!

– Послужи, Бодец. Зря я на тебя, однако, грешил сегодня... Эй, Вавила, поди ближе.
– Когда пушкарь приблизился, воевода спросил.
– Глянь-ка, знаком тебе этот человек?

Молодой боярин взглядом обежал мужика:

– Можа, видал гдей-то, а можа, и нет.

– Вспомни, боярин, не ты ли меня прошлой осенью в баню запирал?

– Ха! Странник? Дурья башка, куды ж ты пропал? От Ваньки Бодца сбёг - это ж удумать! Холопьи порты носишь. Да я б тя посадил тиуном, в камку нарядил бы, на серебре ел бы...

– Погодь, Бодец, - остановил воевода.
– Што там с конём-то вышло у вас?

– Какой конь, Дмитрий Михалыч? У меня коней полно. Люди - надобны, мужики. Давай обратно, што ли, так и быть, приму...

– Довольно, Ванька! На княжьей службе Вавила, не сговорил прежде, теперь - неча. И винился я перед тобой зря - несёт, будто из медуши. Назад ступай да скажи Никифору: довольно меды усиживать - завтра, может, понадобитесь.

Пушку и побитые щиты воевода приказал доставить к нему на подворье, Вавиле - зайти в княжеский терем для разговора.

На следующий день утром у великого князя была дума. Из Городца-Мещерского от князя Хасана примчался вестник: через Казань в Нижний Новгород проехал посол Тохтамыша с отрядом в семьсот воинов. Посол идёт в Москву, но сначала будто - в Тверь.

Дмитрий оглядел собрание с привычным уже чувством утраты - нет Бренка, нет Тарусских, нет Белозёрских... Нет даже князя Владимира Храброго - уехал в Боровск и Серпухов. Сытые лица бояр вызвали раздражение, словно эти люди виноваты в том, что лучшие не вернулись с Куликова поля. Князь прошёл к своему трону на возвышении, сел, и бояре уселись, глядя на государя. Было душно, а иные - в соболях и бобрах. Завезли откуда-то обычай рядиться в меха даже летом, чтобы похвастать богатством.

– Дворский, вели растворить окна. Сопреют бояре, с кем думать буду?

Сопели, утираясь, и смотрели в лицо князя: шутит или всерьёз? Под усами Боброка-Волынского таилась усмешка.

– Стало мне ведомо, бояре: в Нижний Новгород прибыл послом от великого хана Тохтамыша его сын царевич Акхозя. А с ним, почитай, тысячный отряд войска. Идёт он к нам. Што вы мне посоветуете: слать навстречу бояр аль, может, самому ехать - всё ж сын хана?

– От кого ведомо - сиё?
– спросил Морозов.

Боброк глянул на боярина - ишь ты, удивился! Считает себя посредником между Донским и Суздальским, ему непонятно, отчего посланец из Нижнего минул его двор.

– Весть от верного человека, - ответил Донской.

– Чего ж это посол хана попёрся через Нижний?
– спросил русобородый Фёдор Кошка, сын посольского боярина Андрея Кобылы, недавно умершего.
– В Москву из Орды есть короче пути с тысячным-то отрядом.

– Послу дороги - не заказаны, он их выбирает сам.

– Или хан за него, - отозвался Тетюшков.

– Верно, Захария, - сказал Кошка.
– Глядишь, из Нижнего ещё в Тверь аль в Рязань наладится.

– Тогда и неча нам встречать его, - отрезал Тетюшков.
– Не заблудится, раз ему и окольные дороги - известны.

– Што говоришь, боярин!
– вскинулся Морозов.
– Обидеть посла-царевича? Да пошли хотя бы меня, государь, - исполню посольство как надо.

– Небось, когда Мамай стоял на Дону и смертью нам грозил, ты, Иван Семёныч, за чужие спины прятался, животом страдал, а ныне в посольство набиваешься, - проворчал Вельяминов.
– Есть заслуженнее тебя.

Морозов побагровел, вскочил, полы бобровой шубы разлетелись.

– Ты, окольник, не кори меня московским сидением! Тебе государь лапотный полк доверил, нам же со Свиблом - стольный град.

– Довольно, бояре, считать заслуги. Совета жду от вас. Так ты, Захария, не советуешь встречать посла?

Тетюшков поднялся:

– Да, государь. Не тебе ныне искать чести у татарского царя. Больше скажу. Воля посла выбирать дороги к Москве, но водить по Руси тысячные рати воли не давай. Довольно и одной сотни.

От наступившей тишины вздремнувший старый Свибл вскинул поникшую голову и уронил горлатный столбунец. Василий Вельяминов поднял шапку, что-то шепнул боярину на ухо. Свибл сказал:

– Послы из Орды приводили тысячное войско, когда привозили ярлыки на великое Владимирское княжение. Мне сдаётся, царевич тож не с пустыми руками.

Донской усмехнулся:

– Хоть ты и спишь изрядно, Фёдор Андреич, а как проснёшься - каждое твоё слово золотое. Что ж, решать будем. Ты, Морозов, хочешь встретить царевича - так нынче же отправляйся в Нижний. Где бы ни нашёл Акхозю, скажи: на нашей-де земле ушкуйники повывелись и довольно ему сотни нукеров. Вторжение тысячи вооружённых татар в московские пределы сочту за военный набег. Ступай.