Поле Куликово

Гуд колокола долго провожал отряд, который уходил от будущей столицы Касимовского царства волжских татар, что утвердится здесь волей московского государя через семьдесят лет.

IX

Хвостатая белая звезда стояла в московском небе, и даже в полдень весеннее солнце не могло затмить сияния пришелицы. По ночам она заливала землю светом ярче полной луны, и тогда леса, пашни и воды, притихшие селения и столица принимали пугающий образ. С сумерек и до восхода из лесов неслись крики, вой, хохот, взлаивание, костяной стук. Даже голоса пролётных птиц сквозили предвестием беды. С наступлением вечера люди запирали ворота и двери на засовы, а если ходили ко всенощной, то соседи собирались толпами. Несмотря на распутицу и ночные холода, в городе появилось множество странного люда. Расползаясь с рассветом от ворот монастыря по всему посаду, нищие бродяги канючили, вымогая подаяние, тыкали в небо грязными пальцами, пугали близостью Страшного суда. В церквях почти не прерывались службы. Попы и монахи толковали значение хвостатой звезды, советовали усердно молиться да щедрее жертвовать на храмы и монастыри.

Наконец грозная гостья стала уходить за окоём, и люди словно очнулись, на улицах послышался смех, разговоры обратились к насущным делам и заботам, к наступающей летней страде. Посадские мужики сбивались в ватаги, чинили сети, плели верши, тянулись на речки и речушки, коими рыба устремляется к нерестилищам. Жизнь - сильнее знамений.

Пока не началась страда на полях и огородах, по указанию большого воеводы окольничий Тимофей Вельяминов провёл учение с московскими ополченцами. На подсохшей поляне близ Напрудского, вотчинного села великого князя, что - на Яузе, собралось шестьсот ратников. Одеты кто во что, лишь оружие - большие копья, сулицы, щиты, луки и самострелы - отроки привезли из хранилищ князя в Кремле. Тупик, приставленный наблюдать за обучением суконной и кожевенной сотен, взял с собой лучших стрелков и метальщиков. Разделив лучников и арбалетчиков, он велел своим кметам показать приёмы натягивания тетивы и прицеливания, потом началась стрельба по мишеням. Каждый принёс дощечку, лучники для начала установили их на сто шагов, арбалетчики - на двести. Если пять из десяти выпущенных стрел глубоко впивались в дерево, ополченцу разрешалось перенести дощечку на двадцать шагов - и так до предела, пока стрела способна поразить врага, защищённого кожаной бронёй. После учения лучший стрелок в десятке получал от князя алтын серебром, и мужики изо всех сил старались превзойти друг друга.

После первой очереди выстрелов Тупик, опережая пеших ополченцев, проехал к мишеням в сопровождении Варяга, окинул их взглядом, покачал головой:

– Не густо.

В дощечках торчало по две, три, иногда четыре стрелы. Проехал дальше, к мишеням арбалетчиков, присвистнул: в крайней доске сидело плотной кучкой десять кованых железных стрел. Спросил Варяга:

– Это кто ж у тебя?

– Крайним стоял Адам, суконник, да вот - он, подходит.

Широкоплечий посадский в зелёном суконном кафтане вразвалку подошёл к начальнику и посмотрел ему в глаза, на круглом курносом лице - улыбка.

– Доску-то, небось, придётся раскалывать, иначе стрелы не вытащить.

– Это пошто же не вытащить?
– басовитым голосом сказал Адам.
– Вот как это делается, боярин.

Адам наступил на плаху и повыдёргивал железные стрелы.

– Однако силушкой тебя не обидели. Ну-ка, отнеси плаху ещё на сто шагов. Ежели пять стрел попадут в неё, получишь награду и поболе алтына.

– Спаси Бог, Василий Андреич. Только я и за так всажу весь десяток. Мне честь - дороже.

– О чести и говорю.

Даже и на четыреста шагов все десять стрел оказались крепко посаженными в дерево. Тупик взял Адама на замету. Нашлись в сотнях и другие добрые стрелки.

Под вечер от Напрудского прибежал мельник:

– Боярин, выручай ради Христа, не то смоет нас.

Пруд и мельница принадлежали великому князю, поэтому Тупик, не мешкая, велел Адаму с десятком ополченцев поспешать на помощь. От тёплого ветра и солнца разом тронулись лесные овраги, переполнились речушки и ручьи, впадающие в Яузу, она вздулась на глазах. Воде указали путь через вешняк, разобрав верхние камни и дёрн, и она в момент размыла вешняк до материка, устланного обожжёнными брёвнами ещё при постройке плотины. С рёвом поток шёл под уклон, врываясь в русло Яузы ниже мельницы, пенный гребень клокотал на столкновении вод, омут бугрился и вскипал пузырями. Чтобы плотину не размыло вширь, работники мельницы с помощью ополченцев укладывали в воду по обе стороны прорана сшитые вместе ковры из камыша и рогоза, придавливали их старыми жерновами. Оставив у прорана работников и трёх ополченцев, Адам с остальными пошёл к мельнику за рыбацкой снастью.

С посада, от сёл Напрудского и Луцинского к плотине уже потянулись мужики и ребятишки. Мельнику - беда, народу - потеха. Бешенство весенней воды веселит сердце и кружит голову почище хмеля. Уже перебросили длинную верёвку через поток там, где он, выравниваясь после крутого падения, рождал первый изогнутый гребень. Держась за верёвку, рыбаки входили в ледяную воду по пояс, ставили на дно хвостуши - трёхаршинные верши с широким четырёхугольным зёвом, плетённые из ивовых прутьев, - с подвешенными к ним тяжёлыми камнями и, привязав хвостушу к верёвке, выскакивали на берег, бросались к костру и натягивали портки, стуча зубами и приплясывая. Адам, оставшись в исподнем, вошёл в середину потока с громадной хвостушей. Вода уже доходила ему до груди, а он не останавливался.

– Адамушка, привяжись к верёвке!
– кричал с берега сухонький мужик, стараясь пересилить рёв воды и голоса людей.
– Уташшит тебя водяной в омут, привяжись, родненький!

Адам не оглядывался. Устанавливая снасть, он с головой ушёл в поток, на берегу ахнули, двое мужиков, ещё не обсохших, рванулись к воде от костра, но Адам вынырнул и, фыркая, побрёл к берегу, волоча за жабры крупную, рвущуюся на волю щуку. Его встретили хохотом, он бросил рыбину на землю, сунул в рот кровоточащие пальцы, кто-то накинул на него зипун.

– Ай да Адамушка, бес водяной!

– Купца по хватке видать: он и тонуть будет, а на берег со шшукой в руках вылезет.

– Кто мешает - ныряй да хватай, - смеясь, сказал подошедший с оружейниками Вавила Чех.

– Опустил хвостушу-то, слышу - ка-ак жахнет! Вода-то - слеза, вижу, мотается в верше - ей голову прутьями защемило, не то бы вывернулась. Я головой в хвостушу и унырнул, потому как за хвост её, сатану, в воде не удержать, - нащупал жабры, да и выволок. Токо жабры у сатаны - што пасть с зубами, искровенился. Но - шалишь, не таких шшук имали.

– Не укусишь, небось, щука, она молодая - хороша, жареная.

– Да и эта - не стара, вишь, голова плоская - донная это, из крупной породы.

– А вот мы спробуем.

Суконник всыпал в раскрытый щучий зёв горсть соли, влил конопляного масла, обложил рыбину листами смородины и веточками укропа, завернул в холстину, уложил в разрытый костёр и забросал горячим песком.

– Теперь наваливай - штоб жаром её проняло. К закату спечётся.

– Искусник ты, Адамушка, - подольстил сухонький мужик.

– Какое там! Вот Каримка - тот искусник. Трёхпудовую шшуку так сготовит - язык проглотишь.

– Вечор, говорят, отпросился он да пошёл со своими татарами вверх по Неглинке. Там тоже пруды спускают.

– От рожа басурманская! Дозвал бы, што ль?

– Он тя искал, дядя Адам, - сказал мальчишка из бронной слободки.
– Ему сказали - ты в ополчении.

– Ну, коли так... Да зря он туда пошёл. В неглинских прудах уж нет той рыбы, што на Яузе попадается. Тут и стерлядку, и осетришку можно схватить, там же - густёра одна.

Мужики начали разоблачаться - пора вынимать верши. Адам достал из мешка белый сухарь, угостил мальчишку, спросил:

– Не студно в лаптишках-то, Андрейка?

– Да нет, дядя Адам. Я ноги старыми кожами обернул да шерсти положил - не студит.

– Што братка?

– Поправляется. Взял подряд у Вельяминовых на два панциря, рубли уж бить начал для проволоки.

– Слава Господу, теперь ничё, заживёте.

– Да мы не бедствуем шибко, и дядя Вавила когда поможет, он - тож из бронников.