Поле Куликово

Адам крякнул и, глянув на пушкаря, стоящего поодаль над потоком, сказал:

– Ты забеги завтра ко мне. Я те кафтанишко из свово сукнеца подарю, да и сапожишки найдём.

– Благодарствую, дядя Адам, да отдаривать нынче нечем.

– Сочтёмся, Андрюха, ты не думай о том. Моему соседу, набойщику, нужон рисовальщик. Пойдёшь?

– Не, дядя Адам, я брату рубли бить помогаю, узоры для панцирей выдумываю. Да и сетку научился вязать.

Адам досадовал на себя. Знал ведь, что старый бронник Рублёв погиб на Куликовской сече, его взрослый сын вернулся домой с тяжёлой раной руки, значит, не мог заниматься своим делом, а ему ведь надо кормить старую мать и младшего брата с сёстрами. Как мог забыть? В прежние зимы в кулачных боях на льду реки Москвы и неглинских прудов суконники и кожевники обыкновенно становились в один ряд с бронниками, чтобы уравнять мощь кузнецкой слободы. Адам-суконник, Данила-бронник, Карим-кожевник оказывались воеводами своих ватаг, часто встречались, дружили домами. Минувшей зимой кулачных потасовок не было, и вот на тебе - забыл, покинул друга в несчастье. В сытости чужого голода не понять. А Вавила, человек пришлый, значит, понял?

Рыбаки уже начали выволакивать на берег хвостуши. Струя забивала рыбу в узкую часть прутяной снасти, и хоть горловина и была широка, у мелкой и средней рыбы не хватало силы выброситься из ловушки. Почти каждая хвостуша была набита до середины, в иных, попавших в удачную струю, рыба торчала хвостами наружу, билась и выскакивала, когда горловину приподнимали над водой. Мужики опорожняли верши на лужайку и спешили поставить снова.

Адам скинул кафтан, пошёл в воду. Рыбаки притихли, следя за ним. Адам скрылся с головой, вынырнул, стоя боком к струе, обеими руками приподнял снасть. Громадный косой хвост стегнул по воде, подняв брызги, несколько рыбин выскочило из горловины, Адам приподнял хвостушу повыше, пошёл к берегу, держа наискось течения, а хвост молотил его по лицу и плечам.

– Никак, осетришша!

– Хоть бы за верёвку держался, бес!

Вавила вошёл в воду, встретил Адама, помог. Улов вытряхнули подальше от воды. Мужики ошиблись: не осётр попал в снасть, а пудовая стерлядь, раздувшаяся от икры. Было в хвостуше ещё несколько стерлядок и две белорыбицы.

– Купцу и тут - счастье.

– Андрюха, отбери стерлядок да белорыбиц, - попросил Адам, - пошлю князю, небось, пруд-то - ево. А эту, большую, порубить и - в котёл. Икру - в горшок, присолим - твому брату на поправку.

На плотине стояло несколько женщин, издали следя за рыбаками.

– Вдовушки из Напрудского, - сказал кто-то.

– Андрейка, сбегай, позови, - велел Адам.
– Вы, мужики, наденьте портки, а то не спустятся.

– Всю Москву не одаришь, - сказал тот же сухонький мужичок.

– Тебя дарить не заставляют, - отрезал Вавила.

Женщины сошли с плотины, пряча под телогреями холщовые сумки. Адам указал им груду своей рыбы.

– Мелочи оставьте фунта два - для навару, остальное - поровну.

Отдал свой улов и другой ополченец. Разобрав рыбу, женщины заспешили в деревню. А на плотине появились другие. Адам с досадой крякнул, посмотрев на оставшуюся мелочь. И тогда мужики стали махать: "Спускайтесь!"

Скоро у костра снова бились, распрыгиваясь, груды слитков, разевали пасти щуки, засыпали на воздухе стерлядки и белорыбицы, окуни, трепеща, норовили доскочить до воды, смотрели в небо два судака. Адам колдовал над котлом, закладывая в отвар коренья и куски порубленной стерляди. За ухой, наслышанный о мытарствах Вавилы - слободки оружейников и суконников соседствовали, - он спросил: нашёл ли тот кого-нибудь из своих родичей?

– Мать с отцом уже померли, старший брат с сестрой - живы, там же, в Коломне, семьи - у них, дети растут. А младший в княжеской дружине был, ещё на Воже погиб. Порадовались мы друг на дружку да об усопших поплакали. Вдову убитого брата с двумя мальцами я и взял за себя, прошлым летом привёз сюда.

– Ты бы порассказал нам чего, Вавила, о заморских краях.

– Лучше мы вон странников послушаем.
– Вавила указал на двух путников, спускающихся к берегу. Те сняли шапки.

– С уловом вас, рыбари, - заговорил старший, подслеповатый дедок с сединой в бородёнке, одетый в потёртую овчину и войлочную шапку. Его спутник был моложе, крепче телом, круглолицый, с бегающими тёмными глазками.

– Откуда идёте, странники?
– спросил Адам.

– От Белоозера, родимый, идём - Господа славим.

– Эко, таскает вас нелёгкая в самое распутье. Ладно, садитесь к котлу, щербы похлебайте с нами, да не обессудьте - хлеба не припасли.

– Хвала Господу, хлебушко свой едим.
– Странники перекрестились, старший достал из котомки ложки и два сухаря. Присели на свободное место, стали хлебать из котла. Старший мочил сухарь в ложке, жевал дёснами, с хлипом запивал наваром и похваливал уху. Младший ел размеренно и отрешённо, насыщаясь. Взгляд, уставленный в котёл, перестал бегать.

– Слыхали, православные, чего учинилось в Новогороде Великом?
– спросил старик.

– А што - такое?
– мужики, ожидавшие, когда пришлецы утолят голод и начнут рассказывать, насторожились.

– В прошлом годе новгородцы начали ставить церкву каменну, во славу святого Дмитрия.

– Знаем, - сказал Адам.
– В честь победы Куликовской - та церковь, Москве и государю нашему во славу.

– Ох, грехи человеческие, ох, гордыня людская! Во славу Господа и святых от века ставились храмы. Побили Орду Божьим промыслом, и стали иные государи заноситься, Господа забыли, чинят утеснения соседям, свою волю им навязывают, царей поносят. А Бог-то, Он всё видит, и Его кара всюду настигнет. Согрешили мы ныне - грозное остережение не замедлило. Храм-то в Новогороде скоро поставили, архиепископ освятил его. А едва удалился владыко - рухнул тот храм, рассыпавшись на кирпичики, и народу подавлено - страсть!

В глазах слушателей явился ужас.

– Врёшь!
– выдохнул Адам.

– Вот те крест, родимый!

– Истинно - так!
– молодой тоже начал креститься.

– Эгей, ратнички! Так-то вы, окаянные, подсобляете мельнику?
– Мужики повскакали. На плотине стояли верхами Олекса, Тупик и дворский боярин великого князя с дружинниками.

– Да уж пособили!
– крикнул Адам.
– Вода вешняк отворила, а мы дно укрепили - устоит плотина.

Дворский поговорил с прибежавшим мельником, всадники съехали к реке по откосу.

– Дух-то от щербы!
– дворский потянул носом.

Афонька бросился ополаскивать деревянные чашки, начерпал из непочатого котла, стал угощать начальников. Алёшка с Микулой, достав ложки, пристроились к котлу. Поглядывая на склонившееся к закату солнце, Варяг попросил:

– Василь Ондреич, дозволь нам с Микулой остаться - рыбы привезём хозяйкам.

– Эге, - удивился дворский, - вы, никак, и красной рыбки схватили? Ай, ты с собой привёз, купец?

– Вона, боярин, мешок со стерлядкой да белорыбицей, для государя отложен.

– Ишь ты, значитца, жилая стерлядь в прудах держится.

– Может, и не жилая. Запруды каждый год спускают. Вот вода приспадёт, ослабнет - она и проскочит вверх.

– Чего за рыбу-то просишь?

– Да ничего, боярин. Кланяюсь государю этим мешочком.

– Знаю вас, бесов.
– Боярин погрозил пальцем, отхлёбывая уху из чашки.
– При случае ведь напомнишь.

– Да коли случай выпадет, как без того, Микита Петрович?

Запив жирный кусок стерляди остатками ухи, боярин встал с бревна, велел навьючить рыбу на одну из лошадей.