Поле Куликово

– Ты почто это пачкаешь ладью?

Андрейка попытался рукавом смазать рисунок, но дружинник остановил:

– Неча зипунишко марать - тряпицу возьми.

Отстранясь, он ахнул:

– Мать честна! Да ты...
– От изумления старый дружинник лишился речи. Андрейка, перепуганный, схватил тряпку для мытья палубы.

– Я счас сотру.

– Я те сотру! Эй, Иван!
– кликнул он старшину княжеских рыбаков.
– Ты глянь-ко, Иван, чего отрок изобразил!

От кормы подошёл белобородый десятский из дворских слуг.

– Баловство это и грех - мирское рисовать. Коли тебе, отроче, дар от Бога - Богу и вернуть надобно: святое пиши, славь Господа и Его ангелов.

– Рази тут не мир Божий?

– возразил дружинник.
– Ты глянь: как живое - и река будто бежит, и лес стоит, и наши струги плывут, и гребцы поют. Государь-то до чего - похож! И Дмитрий Михалыч - вот он, рядом. А тут кто на последнем-то струге? Ах, язви тя в душу - да то ж, никак, мы с тобой, дед Иван!

– Вот я и говорю: грех это - нас, недостойных, изображать. Божеское надобно.

– А я - счас, я не успел...

С той стороны, где на рисунке должно быть солнце, под угольком отрока проглянул лик ангела. Ещё несколько линий, и над караваном воспарил ангел с оливковой ветвью в руке.

Старый десятский перекрестился.

– Стал быть, шлёт Господь благословение нашему государю в его благих делах? Да и нам грешным?

– Истинно, дядя Иван.

– Ну, ин ладно.
– Старый рыбак поцеловал мальчишку в светлый вихор.
– Храни, отроче, свой дар, послужи нашему Господу Спасителю. Рисунок не стирай, государю покажу.

Андрейка потупился и покраснел, чувствуя себя грешником. Когда рисовал, ни разу не вспомнил о Всевышнем и, если бы не старый рыбак, намалевал, наверное, вместо ангела солнышко или стаю пролётных журавушек.

Под вечер вошли в устье Серебрянки, двинулись против течения, и гребцы скоро устали. Князь велел приваливать к берегу. Открылся залив, образованный половодьем на месте низины, двигались между берёзками, осинами и дубками, стоящими по пояс в воде, приткнулись к косогору, покрытому соснами. Их стволы уносили кроны под самое небо. Рядом, в распадке, ещё прели сугробы в грязных коростах. Струги привязали к деревьям, одни дружинники пошли точить берёзовый сок, другие собирали сушняк и ставили шатры, резали лапник для ночных подстилок, рыбацкая ватага Адама разбирала сети и нероты. Адам взял намётку и пригласил князя с воеводой к недалёкому ручью, куда должна уже войти рыба. Дмитрий и Боброк с закинутыми на плечи самострелами пошли вдоль берега за Адамом. У крайнего струга, привязанного к вербе, осыпанной пушистыми почками, Дмитрий остановился.

– Это што - такое?

Андрейка, разбиравший сети на берегу, замер. Подошёл десятский и объяснил:

– Отрок изобразил наш караван.

В тени деревьев при вечереющем свете рисунок словно бы обрёл глубину, фигуры стали отчётливее. Дмитрий запустил пятерню в бороду, долго молчал, потом глянул на Боброка.

– Ну-ка, поди сюда, - позвал тот отрока.
– Давно рисуешь?

– Батяня выучил сызмальства. Для броней рисунки ему помогал делать. Теперь брату пособляю.

Дмитрий улыбнулся:

– Сызмальства. Чей ты будешь?

– Рублёва, бронника сын, - едва дыша, ответил отрок.

– Помню мастера. Вам с братом его славу беречь.

– Учить бы надо мальца, - сказал Боброк.
– В Чудов монастырь определить, што ли.

Донской оглядел парнишку.

– Сколь тебе лет?

– Тринадцатый.

– Куды ему в монастырь? А учить бы надо. Сам-то как?

– Я бы в дружину отроком...

– Отроком.
– Донской всмотрелся в рисунок и вздохнул.
– У нас отроков - довольно, да ни один вот этого не может. Вот што, Андрейка. Воротимся - пошлю тебя на двор к князю Володимеру Андреичу. Должен к нему приехать живописец Феофан Грек. Покажешь ему своё умение. Коли приглянешься, в учение отдадим, определим и кормление. В дружину тебе незачем, да и хиловат. Не захочешь в богомазы - бронником станешь. А эту картину сотри, кроме ангела. Неча Бога гневить, и без того уж прогневили. Айда с нами, поохотимся, пока трапезу готовят.

Андрейка от радости чуть не подпрыгнул.

Дмитрий первым двинулся вдоль берега Серебрянки к овражным ручьям. Адам приобнял мальчишку, потом снял с плеча самострел:

– Поноси уж, так и быть...

Пылала заря. В бору застрекотал потревоженный зверёк, крякнула утка на речном разливе, водяной бык подал голос, с гоготом пролетела стая гусей, из поднебесья пришёл клик журавлей, и снова в тишине - только звон ручья, песни лягушек да воркование тетеревов в берёзовых, набухающих почками рощах.

Весна текла талыми водами по Руси, суля буйные травы, ранние всходы, обильные хлеба и приплоды в стадах. Выходил на заре землепашец за ворота бедного подворья, всматривался в сияние зари, слушал буйство воды и радость вернувшихся птиц, молил Небо о мире и, зажимая в корявой ладони последнюю денежку, шёл ко всенощной, чтобы подкрепить молитву.

За разливом реки сквозь деревья просвечивал огонь рыбацкого костра. Два человека, глядя в пламя, думали о том же, о чём молился пахарь.

За рекой Мстой дебри всё чаще расступались полями и кулигами, лесные дороги и тропы сбегались к тракту, связывающему Вышний Волочёк с Новгородом. При подходе к Мсте тракт, наконец, стал оправдывать своё название - даже мосты появились, и на гатях кони уже не брели по брюхо в воде и грязи. На полях мужики дожигали костру и солому, возвращая истощившейся земле частицу плодородной силы. Дружинники, поругивавшие пастырей за тяжёлый путь посуху, приободрились, осматривая пажити, вслушиваясь в покрикивание оратая.

– Гляди-ко!
– дивился длинный, нескладный Додон.
– И тут пашут по-нашенски - сохой да ралом. Што бы им чего свово не удумать?

Молодые дружинники прыснули за спиной Додона, Мишка Дыбок, мигнув, подхватил:

– И земля у их, бесов, земляная, и сосняк сосновый, а про ельник не скажу - весь осиновый.

– Ты не шуткуй про землицу-то. Вот под Нижним аль Костромой репа по полупуду родится, зернину брось - куст колосьев. У нас же - не то. Пошто так?

– Эка!
– отозвался Микула.
– В нижегородском краю день едешь - едва деревню найдёшь, у нас же кинь камень - в мужика попадёшь. Тощает землица. У бабы и то вон первый здоровее всех родится.

– Здесь, говорят, хлеба почти не сеют. Зато льна берут богато и в неметчину с выгодой продают.

– Новгород свово не упустит, - заметил пожилой дружинник.
– Но земля-матушка, чего не родит она? Не зря ж говорят про неё - всех жирней она на свете.

– Не скажи, - возразил Додон.
– Небось, пузо купца Брюханова - пожирнее здешней землицы.

Кметы залились смехом.

От возка святых отцов подали сигнал привала. Спешились, развели костры на краю леска. В котлах забулькала ключевая вода. Дружинники-монахи обедали отдельно, вместе со своими пастырями. Скоро от их костра потянуло запахом варева, Мишка заворчал:

– От боровья! Небось, горох жрут, нам же снова - кавардак да осетрину с белужьей икрой. Воротит уж!

– Сходи да попроси, небось, вырешат, - предложил Алёшка.

– Я те схожу!
– пригрозил Тупик.
– Ты, Мишка, не дразни мне людей. Надоела осетрина с кавардаком - ступай в посадские торгаши, там каждый день горох лопают.

Мишка исподлобья глянул на сотского, ничего не сказал. Когда же сытые дружинники прилегли на потниках и Тупик отошёл посмотреть коней, Мишка нагнал его: