Поле Куликово

– Господи, што жа теперя будет? Хан-то, нябось, подумает - князь нарочно велел мне бяжать с вами.

– Может, и велел бы, знай он, кто - мы.

– Ну да!
– пленник, поражённый, вытаращился на начальника москвитян.
– Пошто ж ничавошеньки не сказал мне?

– На твою умную голову надеялся. Скажи он, а потом тебя поймают - под бичами, небось, выдашь.

– Я - выдам? Государя свово? Да пущай хоть в кипятке сварют! И как у тя язык повярнулся?

Олекса, пряча улыбку, спросил:

– Звать-то как?

– Ляксандрой.

– Слышь, Данилка, верни меч моему тёзке - он к нам пришёл с важнейшей вестью, вязать его не след.

Кони шли шагом, Александр, успокоясь, стал рассказывать. Приехал важный посол из Орды, и Олег поспешил навстречу хану. Встретил его близ Ельца, за речкой Красивой Мечей, принёс дары и покорную голову. Тохтамыш принял милостиво рязанского князя, выдал ему ярлык на рязанские владения, внял просьбам Олега не опустошать рязанские волости, даже позволил князю провести войско до Оки. Орда шла путём Мамая, но Непрядва была уже далеко позади. А сегодня утром в стан Тохтамыша привезли нижегородских княжичей Василия и Семёна - они передали хану покорную грамоту их отца...

Мысли Олексы метались. Хан крался к Москве тихо, по-воровски. Боится? Но почему великие князья приносят ему покорность?..

– Я ж говорил! Вон оне - догоняют!
– Олекса встрепенулся от крика рязанца и увидел: слева, в полуверсте, припадая к конским гривам и оттого едва различимые за кустами и бурьянами, неслись серые всадники.

– Татары!..

Бросили коней в галоп. Рязанец мчался рядом с Олексой. Выдержит ли его лошадь? Дотянуть бы скорей до засады, а приходилось уклоняться - враг резал дорогу.

Из-под копыт взметнулся в воздух заяц, жеребец так шарахнулся, что едва не сбросил Олексу, он, ругаясь, обернулся - враги приближались, их было не меньше десятка. Теперь они шли в пяту разведчикам - можно вести. Прибавили ходу. Через четверть часа Олекса услышал, как часто и громко дышит конь рязанца, и скомандовал:

– А ну, придержи, молодцы!

Решив, что кони русских утомились, степняки заработали плетьми, до разведчиков долетели вой и улюлюканье. Оборачиваясь, Олекса уже различал кожаные брони, обнажённые руки, приплюснутые мисюрки с короткими еловицами.

Поле вспухло горбом, потом стало падать крутым увалом в низину. В одном её конце лежало озерко, заросшее рогозом и тростником, в другом рогатился боярышник вперемежку с берёзками и лабазником. На бугре Олекса остановился как бы в сомнении - спускаться ли вниз?

– Поспяшай, начальник, - нагоняют!

– Не мочи в штаны, Ляксандра, - зад натрёшь.

– Ты што? С десятком рубиться удумал? Убягу, ей-Бо, убягу!

А он - не трус, этот Ляксандра!

– За мной, да потише, коней не покалечьте!
– Достигли дна лога между зарослями и озерцом, когда наверху послышался топот. Две стрелы впились в землю впереди разведчиков. Хану нужны языки, а не трупы, поэтому Олекса не остановился. Погоня хлынула в лог.

– Мать честна!
– вскрикнул рязанец, и Олекса развернул коня. Засада стояла в ожидании его знака, укрытая урманом, морды лошадей замотаны тряпками.

– Урус-бачка, хади назад - хан денга многа!
– кричал, приближаясь, ордынский десятник с арканом в руке.
– Хади кумис пит, мяса кушат, баярин будишь!

– Што, молодцы, походим в боярах у татарского царя?
– Олекса стронул жеребца. Лица степняков, расплывающиеся в смехе, закаменели - Олекса выдернул меч из ножен, свистнули сабли и его товарищей. Взвился чёрный аркан, Олекса послал коня в прыжок, уклоняясь, и рёв сорока воинов засады выбросил в небо из урмана стаю дроздов. Сошлись, наполняя лог лязгом стали, выкриками, хрипом и стонами. Десятник отразил удар Олексы, завертелся в седле ужом, ременная петля упала на него сзади, сорвала с коня и поволокла хрипящего.

– Ослабь, задавишь!
– крикнул Олекса десятскому и бросился за спешенным степняком, который бежал из свалки к тростнику. Ещё двое, поворотив коней, галопом пошли вверх по склону и получили стрелы в спину. Конь под Олексой стал увязать, он соскочил с седла, подбежали другие. Цепочкой двинулись в тростники, Олекса ступал по приметному следу. Под ногой пружинило, трещали стебли, лезли в глаза, и каждое мгновение надо было ждать удара. Наконец тростник сменился рогозом, сплетённые корни образовали островок, след пропал.

– Иде ж он, дьявол?

– Можа, утоп?

Олекса осмотрелся. Вот он, след - обломок белого корешка у воды. Глубина тут - сразу по пояс. Всмотрелся в тёмно-прозрачную воду, подёрнутую ряской и листьями кувшинок, и там блеснуло кривое, длинное - меч? Олекса различил человека - тот лежал на спине среди водорослей, положив меч себе на грудь, серая одежда была почти неразличима. Открытые глаза утопленника смотрели на Олексу, тот отшатнулся и опомнился. Из-под водяного лопушка торчала сломанная тростина - через неё дышал враг.

Ухватясь за стебли рогоза, Олекса потянулся к тростине, и показалось - различил ужас в глазах "утопленника", устремлённых на руку русского. Сейчас эта рука вонзит тростину в горло, лежащий на дне захлебнётся болью и кровью, смешанной с водой озера. Но русский воин - не палач. Пусть-ка встанет перед Олексой с мечом в руке! Он выдернул тростину, вода всколыхнулась и пленник поднялся. Опутанный хвощами, с облепленной тиной бритой головой, он протянул трясущиеся руки и заговорил.

– Меч!
– приказал Олекса, ткнув в воду.
– Меч возьми.

Тот понял, достал меч, рукояткой протянул русскому. Лишь теперь Олекса рассмотрел, что перед ним молодой, может, впервые участвующий в военном походе кочевник. Мечтал, небось, о славе богатура, о серебре и светловолосых полонянках в его юрте и вот, дрожащий, облепленный тиной, вымаливает себе жизнь у русского воина.

– Вылазь!
– приказал Олекса, подкрепляя слова жестами.
– Да вылазь же, дьявол гололобый, некогда нам тут канителиться!

– Нашто он нам?
– спросил Данилка.
– Десятника взяли, этот же - мелкий бобырь.

– Запас не томит.

Садясь на лошадь, Олекса подзадорил рязанца:

– Што ж ты, Ляксандра, меча-то не опробовал? Забоялся?

– Нам князь ня велел, - ухмыльнулся тот.
– Вот кабы тронули.

...Может, вороны и наведут степняков на этот лог, может, даже и хану доложат о первых убитых. Только хан слова не обронит, забыв о потерянном десятке. Он, скорее всего, будет доволен, что его многотысячные тумены обнаружены разведкой противника лишь теперь, у порога Москвы, когда собирать войско поздно. Имеющий тысячи пренебрегает десятками, пока не начнёт считать единицы.