Поле Куликово

– Кто ж воеводой теперь?

– Я почём знаю? Он не сказал. Велел лишь в детинец никого не пущать, кто слова ево не знает. Нам же - до полудни хозяйство вывезти и уходить.

– Кто-то же из бояр остался за него?

– Может, и остался.
– Баклан ухмыльнулся.
– Ночью многие съехали, да вон и теперь едут.
– Он ткнул пальцем за спину: у ворот стояли, ожидая, когда освободится мост, несколько пароконных повозок.

– А владыка?

– Киприан-то? Чё ему тут делать, ежели князья и бояре, почитай, до единого разбежались? Телеги нагружает. Догоняй-ка ты, сотский, свово князя, чё ты тут забыл?

– Прочь с дороги!
– Олекса пришпорил коня, пузатый Баклан едва успел отскочить с пути. Позади, за рвом, в собравшейся толпе, начался ропот, со стены смотрели пушкари.

– Воры! Иуды! Трусы проклятые!
– Олекса с седла плюнул в чью-то сытую рожу, торчащую в окошечке возка.
– Зачем вас кормит государь? Штоб жрали и гадили на его земле?

Он промчался галопом через Соборную площадь до великокняжеского двора. В гриднице навстречу кинулся Владимир Красный.

– Олекса, брате! Ты ещё - в Москве!

– Што у вас тут творится, боярин?
– спросил Олекса.

– Чего творится?
– Юное лицо Красного залилось огнём.

– Сидишь посередь Москвы, Москвы же не видишь! В Кремле - одни чернецы, бабы да горстка стражи. Ополченцы шатаются по посаду, народ в смуте, воевода Морозов опять занедужил поносом, скрылся неведомо куда, бояре бегут. А враг в двадцати верстах.

– Не уж то в двадцати?
– Румянец сошёл со щёк Красного.

– Пошли своих - разрушить мосты или сжечь, это немного задержит Орду. Надо садиться в осаду, не теряя часа.

– Ты хотя, што ли, повоеводствуй, Олекса!

– Нашёл воеводу! Языка добыть, ворога потрепать в чистом поле - вот и весь Олекса. Уж лучше ты возьми на себя детинец.

– Не могу я нарушить приказ государя и передать охрану княгини другому. Слово дал. И воевода с меня - не лучше. Этакую крепость боронить - голова нужна, борода седая.

– Может, владыка чего подскажет, а, Владимир?

– Сходи, спроси...

У ворот Чудова монастыря, где жил митрополит, двое чернецов, переругиваясь с ключарём, разворачивали повозку, нагружённую книгами и свитками пергамента.

– Чего не поделили, святые отцы?
– спросил Олекса.

– Да как же, боярин!
– отозвался согбенный седой монах, помаргивая слезящимися глазами.
– Из Симоновского - мы. Наш владыка велел в Чудов перевезти священные письмена, старинные книги, мол, надёжнее уберегутся в Кремле-то. А он не примает.

– Да што я, на улицу вас гоню?
– сердился молодой ключарь.
– Уж и ризница, и книгохранилище доверху заложены - со всех ближних церквей и обителей свезли книги. А в келье да подвалах мыши источат пергаменты. В Архангельском придел пустой, туда и везите.

– Ага! Придел-от - дресвяный, не ровен час загорится. В храм класть не лучше - народ там толкётся.

Олекса, не зная, что присоветовать, поспешил на Владычный двор. Стража узнала его и пропустила. Киприан стоял у крыльца своей палаты, опираясь на самшитовый посох, следил за погрузкой ризницы и своей библиотеки в крытые кожей возки. Он только что вернулся от службы в Архангельском соборе, отпустил бывших при нём игуменов и настоятелей храмов, благословил их разделить испытания, выпавшие прихожанам и духовным братьям, сказав, что обязан последовать за государыней. Он, митрополит, должен иметь влияние на всю Русь, ему сидеть в Москве, отрезанным от паствы, невозможно.

Олекса поклонился владыке в пояс.

– Откуда ты, сын мой?

– Из сторожи, святой отче. Враг - в двадцати верстах.

– Помилуй, Боже, Твоих недостойных рабов, прости наше окаянство, отведи погибель от православных.
– Киприан трижды перекрестился.

– Отче, воевода Морозов исчез, бояре бегут, народ в смятении. Што делать, отче?

– Попы и чернецы служат молебны об избавлении от агарян, утешают народ в беде. А воевод ставить - княжеское дело.

– Отче!
– вскричал Олекса.
– Ты - владыка церкви. Собери остатних бояр, укажи достойного, благослови на воеводство и народ признает его.

– Не смей учить меня, дерзкий!
– Киприан стукнул посохом.
– Святительское ли дело заниматься ратным устроением? Ты свово государя спроси: почто он бежал? Где - его брат, столь прославленный во бранях? Где - иные наперсники, втравившие в эту войну? Почто он не оставил нам доброго воеводы? На кого кинул стольный град - на чернецов, на жёнок да на простолюдинов? Недорого, знать, он ценит Москву и наши головы!

– Святой владыка! Аль неведомо тебе, зачем ушёл Дмитрий Иванович? Кабы выдавал он Белокаменную хану, разве оставил бы в ней княгиню с детьми? В Москве - тысячи оружных...

– Вот и сыщите себе воеводу. У меня же - не одна Москва на плечах. Я есмь всея Руси митрополит, и неча мне делать там, где светской власти не осталось. Не смерти боюсь, но бесчестия православию. Не хватало ещё, чтобы митрополита Киприана татары увели на цепи в Сарай и там приковали да именем бы моим смущали христианство. А княгиню с чадами я вывезу. Не место белой голубице середь воронья.

У Олексы потемнело в глазах. Это что же такое - владыка церкви уже обрёк Москву на гибель? И кого он обозвал вороньём - не тех ли простолюдинов, о судьбе которых плакался?

– Беги, отче, скорее, да знай: на Руси тот не найдёт чести, кто собой дорожит больше, чем Родиной!

Олекса повернулся и пошёл в ворота. Киприана затрясло. Ни один князь не смел бы так надерзить святителю, как этот молодой охальник.

– Еретик! Бес!

– Вели, святой владыка, повяжем его да засадим в подвал, - предложил начальник митрополичьей дружины.

– Бог накажет.
– Киприан перекрестился, вспомнив, что он - священник, а не игрок в зернь, сводящий счёты с соперником.
– Прости, Господи, его неразумные речи.

В городе звонил колокол, но распалённый Олекса не слышал его. Он спешил к терему князя Владимира - вдруг да застанет там кого из бояр? Ворота были заперты, он сунул руку в отверстие, повернул деревянный ключ и вошёл на пустое подворье. Стук подкованных каблуков отдался в тишине гостевой залы. Олекса остановился перед картиной на стене, озарённой солнцем, льющимся в отворённые окна. Он даже не слышал шагов на лестнице, ведущей из залы в верхние покои терема.

– Ой, кто - тут у нас?

Воин вздрогнул и оборотился на женский голос. В проёме двери стояла девушка в полотняной домашней рубахе до пят, перетянутой голубым пояском. Корона косы обвивала её голову, большие серые глаза смотрели на гостя с любопытством и тревогой.