Поле Куликово

– Ты - кто?
– спросил Олекса.

– Анюта, - девица улыбнулась.

– Что же ты делаешь здесь, Анюта?

– Как что? Я здесь живу. При княгине Олёне.

– Разве княгиня дома?

– Кабы так! В отъезде она, ждём - не дождёмся. А ты у великого князя служишь? Я видала тебя с издалька.

– Ишь глазастая! Почему ж я тебя не видал досель?

– Мы - не боярыни, чего нас разглядывать?

– Так ты што, одна осталась?

– Да нет. Шестеро нас, сенных девушек, оставлено за домом присматривать. Кружева вяжем для госпожи, прядём - делать-то больше неча, все съехали. Лишь три старых дядьки при нас.

"Они кружева вяжут!" - чувство вины захватывало Олексу.

– А татары подступят, осада начнётся?

В глазах девицы мелькнул испуг и растаял.

– Пригодимся. Ратников станем кормить и ходить за ранеными. Наш князь обещал скоро вернуться с войском.

– Да ты, милая Анюта, - храбрее иных бояр, - сказав, он подумал, что её храбрость от неведения близкой беды.

– А ты, небось, от воеводы за ключами - дак вон они.

На столе посреди залы лежала связка ключей, так и не понадобившаяся Морозову.

– Ключи ни к чему мне - я к государю спешу. Может, тебя с собой взять, а? На седле увезу.

– Што ты, боярин, как можно съехать? И мои подруги - тут.

Олекса улыбнулся:

– Тогда прощай, храбрая Анюта, - у порога задержался, обернулся к ней и сказал, удивляясь словам.
– Жди меня, Анюта. Доложу князю о разведке - ворочусь. Хоть сквозь целую Орду пробьюсь, а тебя сыщу.

Сбегая с крыльца, он продолжал видеть изумление в её глазах и вспыхнувшие румянцем щёки. Однако тут же забыл о девушке, поражённый гулом человеческих голосов: от Фроловских ворот, захлёстывая улицы и площади детинца, валили толпы народа.

IV

Не знал Олекса, что его стычка со стражниками подольёт масла в огонь, который начал разгораться ещё с утра, когда пошли разговоры о том, что бояре и богатые гости, оставленные начальствовать, покидают Москву. Возможно, эти толки послужили бы сигналом общего бегства, но куда податься бедному посадскому, у которого ни лошади, ни полушки за душой и куча ребятни? А таких в Москве - полный Великий Посад да Заречье с Загорьем.

К старшине Кузнецкой слободки Савелию Клещу с заутрени нагрянули ополченцы, сдавшие ночную стражу.

– Ты, старшина, квасы попиваешь, а лучшие-то люди бегут вон из города. Я чаю, за одну ночь Кремль уполовинился народишком, ежли не опустел. Кто станет боронить Москву без бояр-то?

– Пропадать нам тут всем в безначалии! Князь бросил, теперича и бояре бросают.

– Што им - наши головушки? Пожитки бы спасти, а чёрных людей оне себе завсегда сыщут.

Костистое лицо Клеща помрачнело.

– Вы, православные, чем буянить зря, ступайте за посадскими старшинами. Пущай сходятся на подворье Адама-суконника.

К подворью Адама уже привалила толпа. Многие ополченцы в бронях и с оружием. Адам пригласил выборных в дом. Кроме него и Клеща были здесь старшины от бронников, от оружейной сотни, от плотницкой и гончарной улиц, от кричников и красильщиков. Кожевенную слободку представлял Каримка. Минувшей весной бывший дружинник повздорил на Арбате с важным казанским гостем, который постоянно торговал в Москве. Когда тот обозвал Каримку выродком, разъярённый богатырь учинил обидчику осаду в его доме, разогнав челядинов, а потом снял обитые узорной медью ворота, отнёс их на постоялый двор и там пропил с гуляками. Купеческий Арбат потешался над казанцем, но тот нажаловался окольничему, и Каримку удалили из дружины, велев заплатить стоимость ворот. Кожевники, обрадованные возвращением старого товарища в их сотню, избрали его своим старшиной.

Людям неродовитым, хотя бы и облечённым выборной властью, не с руки встревать в боярские дела. Думали. Наконец Клещ обронил:

– В Кремль идти надобно. Всем выборным. Спросим бояр, кто там остался, чего они мыслят. Ежели, правда, съехал Морозов, пущай нового воеводу ставят.

– Кто поставит?
– спросил бронник Рублёв.
– Я слыхал разговор боярина Олексы Дмитрича со стражей - там полное безначалие. Морозовский стремянный Баклан хозяйничает.

– Тот же Олекса - он сотский великого князя.

– Ускакал уж, поди-ка.

– А в Кремль идти надо, - сказал Адам.

– Веди, бачка-калга!- Каримка вскочил с места.

От подворья Адама за старшинами двинулись сотни людей, жаждущих сильного слова, чьей-то воли, которая направила бы их на общее дело, способное отвести подступающую беду. В исходе Нагорной улицы, что вела от неглинского подола к Фроловской площади, дорогу шествию преградил конный обоз из Кремля. Передом ехал лёгкий крытый возок, запряжённый парой чалых, на правой лошади сидел бородач в короткополом зипуне с ременным бичом в руке и обнажённой секирой за кушаком. Нагружённые телеги сопровождались вооружёнными слугами.

– Дорогу, православные!
– покрикивал детинушка, направляя возок в середину толпы. Она подавалась в стороны, пока не раздался чей-то выкрик:

– Ишшо один вор в Тверь побежал!

– Али в Торжок - мошну набивать!

Толпа стала смыкаться, несколько рук вцепилось в поводья, лошади, храпя, попятились.

– Эй, не балуйтя, православные!
– закричал возница.
– Боярин Томила - строг.

– Июда - твой боярин, государев изменник!

– Слазь, душа холопска, аль поворачивай - воевода рассудит.

– Очумели, дурачьё? Прочь с дороги!
– Возница свистнул свинцованным бичом, один удар которого насмерть зашибает волка и перебивает хребёт оленю, но толпа не шатнулась.

– Ну-ка, тронь, морда холопска!

Откинулась кожаная заслонка возка, явилась бобровая шапка, потом - лицо с закрученными усами и клиновидной бородкой. Резанул крик:

– С дороги, пиянь, гуляи нечистые! Чего глаза пучишь?
– накинулся боярин на возницу.
– Бей!

Бич, свистя, стал описывать круг за кругом, размётывая толпу.

– Бунтовщики! Тати!
– орал боярин.
– Бей их!

Слуги на телегах стали обнажать оружие, как с визгом из толпы метнулся Каримка, и наездник, уронив секиру, вверх тормашками полетел с коня. Вопли боярина заглушил рёв толпы:

– Бе-ей!.. Круши боярских собак!

Засвистели каменья и дреколье, в руках ополченцев взметнулись булавы и мечи, боярские слуги, бросая оружие, посыпались под телеги. Каримка сидел верхом на вознице, молотя его кулаком, возок опрокинулся, бились лошади в постромках, десятки рук, мешая друг другу, пытались вытащить боярина на свет, дорваться до его одежды, волос и горла. Он отбивался и хрипел: