Поле Куликово

– Нет, Василий Андрсич, никто меня здесь не обижает. Нашла я моего дедушку...

Она помнила его имя, и это сказало Ваське многое.

– А я жалел потом, что мы не взяли тебя, и ныне жалею. Искать хотел, как битва кончится... Коли жив буду...

– Благодарствую, боярин Василий Андреич, да на что же тебе меня искать-то?

– В жёны думал взять, коли согласишься, - выпалил Тупик и растерялся от того, как неловко и неуместно прозвучали теперь его слова. Но он был почти уверен, что другого случая сказать их уже не найдётся.

Девушка улыбнулась:

– Ты шутишь, боярин. У тебя, поди, и невеста есть пригожая да в серебре, а то и в золоте. Неровня я - тебе, может, только в холопки гожусь?

– Дарьюшка, - он взял её руку.
– Не зови меня боярином... Полюбилась ты мне сразу, как увидел, всё о тебе думал, - он чувствовал, что напрасно и не к месту говорит теперь свои слова, что уходят они в душу девушки, как в пустыню, которая неведома ему, но не мог остановиться.
– Подожди меня из похода, Дарьюшка, я ведь правду сказал... А уж коли не люб, так и скажи.

Она улыбнулась его настороженности и качнула головой.

– Чего мне таиться - я тебя тоже вспоминала, Василий Андреич, кто же забывает своих спасителей? Да какая же с меня боярыня? Подожду, коли хочешь, теперь все ждут. А твоё слово возвращаю. В холопки лучше пойду к тебе за спасение, хоть и грозен - ты...

Не такого ответа ждал Васька Тупик, но в нём почуял связь между непреклонностью Дарьи и тем, как набросился на мужика, может, её родственника. Выпустил руку и спросил:

– Те татары - кто они?

– Едут к князю с важной вестью. Ушли от Мамая... Третьего дня повстречались мне в поле. Я убежала от тиуна, от его насилия, да из огня и в полымя... Кабы они моего крика не услышали да не прискакали вовремя... Ох, долго о том рассказывать, Василий Андреич, да и страшно теперь...
– Она вздрогнула плечами.
– Не думала прежде, что татары такими бывают. Второй раз от смертыньки избавили, а я как их увидала, обмерла. Хорошо, что с ними наш один был... И ведь за всю дорогу словечком не обидели, как за дитём ухаживали...

– Мы-то их за разведку приняли. Это - такой хитрющий народ. Могут добрыми да ласковыми прикинуться...

– Я понимаю твой гнев, Василий Андреич. Мой дед тоже бранил дядьку Фрола - зачем-де про Коломну им сказал! Я же сердцем чую - наши они... Да разве в том лишь дело, боярин Василий Андреич!

– И я тебя понимаю, Дарьюшка, - сказал Тупик.
– Скоро ворочусь, только службу исправлю.

Васька оборотился к своим воинам, которые разговаривали с мужиками, не обращая внимания на начальника, свистнул, и разведчики оказались в сёдлах. Васька крикнул:

– Двигайте, мужики, торопитесь, мы скоро будем назад! За мной, сакмагоны!..

Облачко пыли скрыло витязей, а когда рассеялось, их словно и не было. Первым подал голос Сенька Бобырь:

– Ох, и зверюга, видать, этот Дарьин ухажер. Гляди, Таршила, станешь боярским тестем - сожрёт. Гордыни в нём - на трёх князей.

– Не зверь - он, - отозвался Таршила.
– Парнем его знал, его два старшие брата с моим Иваном на Пьяну были от Дмитрия Ивановича посланы и там легли. Вся семья у них - славная, воины - добрые и товарищи - верные. Тебе бы его службу...

Дед покосился на поникшую внучку.

– Война зверит, - вздохнул Фрол.
– Да я-то, олух...

– Што ж што война?

– буркнул Гридя.
– Ить он как тя прозвал? "Мразь посошная" - ишь ты! Я б ему за то по роже-т, хучь и блестит пузом. Што ж оне без посошной мрази на татар не пошли?

– Верно, Гридя!
– поддержал Юрко.
– Мы - не скот убойный. Сами, охотниками, идём. Может, раньше его прольём кровь за нашу землю.

– Ну, навряд, - хмыкнул Таршила.
– Глядишь, им уж сейчас выпадет с татарами схлестнуться. Этих не проведёшь - разведка князя Дмитрия.

– Он басурманов порубил и нашу деревню спас, - подала голос Дарья.
– И рыжий, который перевязанный, там был.

– Слыхали, мужики, вон как поворачивается Васька Тупик.
– Таршила посмотрел в лицо внучки. Она теперь не отрывала взгляда от дороги.

– Всё ж добрые витязи у нашего князя, - вздохнул Сенька.
– Был бы конь, как у них, кинул бы вас да увязался за боярином.

– Кобель он - цепной, твой боярин, - проворчал кузнец.

– Будет, Гридя, - оборвал Фрол.
– Не время считаться.

Колонна тронулась. Таршила, растревоженный разговором с Иваном Копыто, которого знал, шагал рядом с подводой, поглядывал на Дарью, вздыхал. Ещё тревожнее стало ему за свою нечаянно обретённую радость, за родную кровиночку - ясноглазую внучку Дарьюшку. Лучшего жениха, чем Васька Тупик, он не мог бы ей пожелать, но приближалась битва, а в битвах первыми гибнут самые лучшие, самые честные, самые храбрые воины. Правда, Васька, говорят, удачлив, но зато и отчаян до смерти. Недаром прозвище у него - "Тупик", то есть топор-колун, который раскалывает лесины ударом со всего плеча, не боится зазубрин и в любой момент превращается из топора в молот - хоть кузнечный, хоть боевой. Но колун-то - железный, а Васька - живой...

Часа через два впереди блеснуло, взвилась пыль, всадники вырвались из-за пригорка, Тупик загородил дорогу колонне, спрыгнул с коня, подошёл к Фролу, снял шлем.

– Они, правда, не враги - убедился в том. Прости, отец. В своём гневе не раскаиваюсь, а за нечистое слово прости.

– Бог простит, - смутился Фрол.

– Бог простит - то заслужу, но и ты прости, отец, коли можешь. Не тебя одного я оскорбил, а простишь ты - русские люди, значит, простят мою злую нечаянность.

Фрол молчал, не зная, как ему отвечать этому боярину, но Васька, видать, принял его молчание за отказ, сорвал с пояса плеть, протянул мужику.

– Бей за мерзкое слово, чтобы помнил Васька Тупик свой грех перед русским народом всю жизнь. Бей, но прости.

Фрол попятился, оглянулся на всадников.

– Што ты, сынок! Нет во мне зла на тебя...

– Прости, - повторил Васька.
– Не от сердца сорвалось у меня. Как услышал, что сказал татарам про Коломну, в голове помутилось. Подумал - набрали в войско неучей, а эти неучи простого дела не хотят осмыслить. Ведь что будет, коли Мамай сейчас на Коломну ударит!.. Коломна - это же ныне наша всенародная тайна. Ведь и распоследний подлюга, у коего есть хоть капля русской крови, не должен рассказывать о ней чужому человеку. Вот отчего ослепило меня, но и в гневе не смел говорить я того, что сказано мной.