Поле Куликово
Шрифт:
Всю ночь, не останавливаясь, враги погоняли лошадей. К утру вдали засветились сторожевые костры Орды.
VIII
В ту ночь душе Мамая не пришлось забыться надолго: хан Ахмат явился, прорвавшись сквозь пёстро-зелёные кольца охранной завесы. Костлявый и длиннорукий, он подполз к ложу, оскалил клыки и вскочил на грудь спящего, стал маленьким лохматым иблисом с длинным собачьим лицом. "Спишь, мой верный темник, насытился зрелищами убийств, упился кровью рабов, хорошо тебе, сытому и умиротворённому! Я же не сплю, голоден - я, слышишь - то не ветер, то воет моя бесприютная душа, бродя у костров твоей стражи. Моё иссохшее тело - здесь, душа - там, нет ей покоя,
Тянется, близится к горлу вурдалачья морда, тяжесть давит на грудь, уж холодок клыков касается шеи; Мамай с криком отрывается от постели, но кричит не он - кричит кто-то другой, катаясь по ковру у его ложа. Мамай рванул меч из ножен в изголовье, отскочил к стенке шатра, стражники ворвались внутрь с факелом, замерли, не смея сделать шага. Задрав копьевидную голову под потолок шатра, раскачивалось над ложем Мамая зеленоватое чудовище, шипящий свист иголками впивался в души телохранителей. А на ковре, шагах в четырёх от постели, корчился маленький человек с синюшным лицом. Казалось, в него вошла дьявольская сила, она выгибала его тело, буграми вздувала и скручивала в узлы его мускулы, выворачивала кости, голова отгибалась назад, откинутая рука била по ковру, словно пыталась достать валяющийся поодаль персидский кинжал. Мамай шагнул к нему, отбросил кинжал ногой, наступил на грудь.
– Кто - ты?
– заорал, наклонясь и с наслаждением мести замечая на лбу карлика две свернувшиеся капельки крови.
– Кто послал тебя? Говори!..
Нукеров колотила лихорадка. Оба ходили вокруг шатра, боясь даже моргнуть, а в шатре всё же оказался этот карлик, подосланный убийца, нарвавшийся-таки на самого бдительного стража.
– Кто послал тебя? Кто? Говори, я спасу тебя, у меня есть средство, только у меня. Слышишь!..
Тело карлика притихло, синева на лице сменялась бледностью, сквозь стон прорвались слова:
– Мне больно... Дай... Как больно!.. Тохтамыш...
Карлик вытянулся под ногой Мамая, оскалился и затих. Хоть имя и было произнесено, это мало устроило Мамая. Тохтамыш далеко, а его лазутчики могли быть рядом. Убийцу лучше бы спасти и всё выведать, но Мамай слишком долго медлил со спасением.
– Повелитель!
– воскликнул нукер.
– Клянёмся тебе...
– Молчите!
– оборвал Мамай, зная, что стражники начнут оправдываться, однако нукер не остановился:
– Я видел этого человека, повелитель. Он - новый шут хана Темучина, говорят, он - из секты чёрных колдунов и умеет отводить глаза. Хан купил его за большие деньги.
– Что ты ещё знаешь?
– Это - всё, повелитель, что я знаю.
– Вы сохраните свои собачьи головы, если станете молчать. Уберите эту падаль... Ула, прочь...
Повинуясь жесту Мамая, змея пригнулась, скользнула с постели, ушла в своё жилище.
– Не бойтесь, берите его.
Мамай выпрямился. Снаружи донёсся рёв, вскрикнула женщина, лязгнули мечи. Вот оно!.. Враги не только подослали убийцу, они ворвались в лагерь и напали на стражу.
– Мы умрём за тебя, повелитель!
– вскричали воины, обнажая мечи.
Он выскочил вслед за ними навстречу топоту множества людей, поднятых криками и звоном стали.
Вся жизнь воина Хасана была подвигом дерзости, но за его внешним вызовом всегда скрывались расчёт и знание своих возможностей. Припадая в юрте к ногам царевны, Хасан впервые потерял голову. Он охранял Наилю со дня её приезда, и впервые познанная им сила влечения уничтожила в его сознании стену, которая отделяет дочь владыки Орды от начальника воинского десятка. Может, это случилось ещё и потому, что Хасан был не просто сыном мелкого мурзы и пленной русской княжны, он был русским князем.
Хасан это помнил всегда, хотя в глазах окружающих ему удавалось оставаться отчаянным десятником нукеров, у которого за душой лишь борзый конь, воинское снаряжение
да дарённая Мамаем сабля. И как бы ни восхищалась им царевна на празднике сильных, как бы восхищение её ни поднимало Хасана в собственных глазах, Мамай, в сущности, был прав: пока она ещё любовалась им, как любуются красивым конём и охотничьим соколом. Даже её ревность к подруге была ещё ревностью хозяйки, у которой хотят отнять дорогую забаву. Правда, речи Хасана что-то задели в её душе, особенно слова о том, что искусство воина Хасана было не самым жестоким на поле ристалищ - то был намёк на избиение рабов, потрясшее и Наилю, в нём таился вызов повелителю, - однако шестнадцатилетняя девушка даже при самом остром уме и царском воспитании не может быть слишком проницательной... Возможно, где-то в ином месте, в уединении, она позволила бы ему излить сердце у ног, однако, проснувшись среди ночи и увидев возле постели воина, она вскрикнула. Хасан, приведённый в чувство её криком, спешил удалиться, но рабыня решила, что госпожа разгневалась, и, спасая свою голову, забыла о подаренной жемчужине, закричала. Этот крик и услышал Темир-бек, обходивший со стражей посты вблизи юрты царевны. Знак высшей власти давал ему право быть там, где пожелает. Взревев, темник ворвался в юрту, у входа столкнулся с Хасаном, сгрёб его и вытолкнул наружу. Рабыня ещё что-то кричала, всполошились служанки в соседних юртах, мир рушился для Хасана, однако даже в такую минуту этот воин остался верным себе.– Осторожно, Темир!
– крикнул Хасан сдавленным голосом.
– Ты ещё - не хан, чтобы хватать руками воинов сменной гвардии.
– Взять его!
– прорычал темник, выкинув руку со знаком Полной Луны.
Нукеры Темир-бека кинулись к десятнику и отпрянули перед полукружьем дамасской стали, сверкнувшей в свете факелов.
– Взять!
– заорал Темир-бек.
Нукеры бросились на Хасана, лязгнули мечи, брызнули искры, заметались человеческие тени, кто-то с рассечённым лицом рухнул ничком, кто-то, завыв, покатился в темноту с перерубленной рукой, остальные отскочили. У кого-то нашёлся аркан, петля метнулась из темноты, хлестнула по плечам Хасана и распалась от взмаха клинка. Нукеры знали, с кем имеют дело, они нападали теперь лишь для виду, тогда Темир-бек бросился на врага. Поединок, не состоявшийся на поле кровавого празднества, начался в полночь у юрты дочери Мамая. Воины, чуть отступив, подняли факела выше, в свете горящей смолы их лица казались масками, и хотя двое их товарищей только что были ранены Хасаном, по этим лицам невозможно было судить, кому они желают смерти. Ведь кто защищает свою жизнь и честь даже от верховной власти, достоин уважения и славы.
– Шакал, я укажу тебе твоё место!
– рычал темник, нанося удары, способные развалить буйвола; Хасан отражал их, словно играя, он даже не двигался с места, стоя спиной к юрте.
– Уйди, Темир! Я не хочу твоей смерти, но мой меч - жаден!
– Собака! Ты грозишь мне?..
Хасан принял выпад на скошенный клинок и, поймав лезвие в ловушку эфеса, едва не вышиб меч из руки темника.
– Кто же из нас шакал и собака?
– кинул с усмешкой десятник.
Темник кинулся на него, он потерял равновесие, этот грознейший воин Орды, как из темноты раздалось:
– Бросьте мечи!
Поединщики опустили оружие.
– Бросьте мечи, - повторил Мамай, вступая в освещённый круг.
Хасан первым бросил оружие и склонился.
– Ордынцы обезумели. Начальник тумена и десятник рубятся, как смертельные враги, а нукеры смотрят на то, словно на потеху. Вы что, решили продолжить поединок, вопреки моему запрету? Или вы перепились на службе? Вы знаете, что грозит вам в любом случае? Особенно тебе, темник? Говори!
– Этот дерзкий, - сказал Темир-бек, - посмел войти в юрту царевны. Когда же я приказал схватить его, он обнажил меч и ранил двух твоих воинов.
Мамай зыркнул на десятника:
– Что ты искал в юрте моей дочери? Разве ты не знаешь, что вход в неё всякому мужчине, кроме отца, запрещён под страхом позорной смерти?
Хасан молчал. Тогда Мамай подошёл к юрте, где лишь с его появлением затихли голоса и всхлипы, и приоткрыл полог.
– Царевна, он вошёл к тебе самовольно?
– Да, повелитель.
Это был приговор.
– Так вот, значит, цена твоей клятвы, нукер? Так вот на что ты обратил подаренный мной меч? Ты помнишь надпись на нём? Этим мечом тебя четвертуют.