Поле Куликово

– Что же ты молчишь?

– Повелитель, я кинул мясо русскому - ведь ты запретил меня кормить.

– Кто понимает свою вину, наполовину прощён. Встань. Другую половину своей вины ты отслужишь в бою. Возьми свой меч у начальника стражи, а также коня. Ты отправишься к аланскому беку, пусть он поставит тебя во главе сотни или даже тысячи, как сам решит. Если в битвах ты докажешь, что так же - силён и отважен, я снова приближу тебя. Да не будь добр с аланами, как я - с тобой. Мне нужно войско, а не сброд.

Подошедший хан Алтын молча слушал и вдруг воскликнул:

– Повелитель! Отдай этого удальца мне. Я найду ему сотню в своём тумене. И у меня он отслужит тебе лучше, чем - у аланских шакалов.

– Бери, - усмехнулся Мамай.
– Я знаю, тебе такие нужны. Да смотри не жалуйся, когда он и у тебя выкрадет лучшую рабыню.

– Э-э, повелитель, из-за рабынь мы с ним не подерёмся. У нас их скоро будет достаточно. Держи, Хасан-богатур, - Алтын достал из шёлкового поясного кошелька серебряный знак сотника и протянул бывшему десятнику сменной гвардии.
– Оденешься - найди моих нукеров. Вытащите князя из ямы и отведите за тот увал. Скоро мы подъедем глянуть на потеху. У нукеров всё приготовлено, ты же проследи, чтобы они доставили его целым.

Хасан удалился к начальнику стражи за мечом. У темников нашлись свои дела к ордынским чиновникам, они ушли за холм, где за кольцом сменной гвардии стоял курень служебных наянов и мусульманских мулл. Мамай вернулся в шатёр и услышал шорох в бархатном ящике. Подошёл, приоткрыл. Голова змеи выметнулась наружу, закрутилась, послышалось шипение.

– Что - с тобой, Ула?

Рисунок на голове змеи резко обозначился, он уже меньше всего напоминал паутину, голова покрылась морщинами, в глубине они были красноватыми. Со змеёй что-то творилось. Какую тайну о ней унёс индус-заклинатель? Не оставил ли он за собой возможность мести на случай предательства? Может, зарыть её вместе с ящиком и навеки похоронить эту тайну? Но как станет спать Мамай без сторожевой змеи?

Он протянул руку, змея скользнула головой по ладони, обвила руку, плотно сжималась, словно ей - холодно.

– Уходи, Ула, пора мне, уходи... Слышишь?

Он встряхивал руку, но змея не отпускала. Лёгкая стала и тощая - четыре метра обвились вокруг руки, едва хвост свисает. Ест плохо, даже живых двухметровых кобр - любимое лакомство - берёт неохотно. А он за них чистоганом платит - ведь привозят аж из среднеазиатских пустынь.

– Уходи, Ула, уходи же...

Змея неохотно развивалась, отпуская руку, поднимала голову, словно чего-то ждала. Мамай стряхнул её на ковёр, потянулся за одеждой. Переодеваясь, следил, как Ула, прежде чем уйти в своё жилище, тыкалась головой в одеяло.

У входа в шатёр послышались шаги, загудели голоса нукеров, их заглушил крик царевны:

– Пустите меня! Или вам снесут головы!..

Мамай замер. Путаясь в полах, кинулся к мечу, который лежал в головах, а руки застревали в длинных рукавах полунадетого халата, он упал на колени, пополз, прыгнул на четвереньках, пытаясь телом придавить выгнувшееся тело змеи, но она ускользнула из-под него.

– Назад!
– заревел Мамай.
– Держите её!..

Но уже откинулся полог, мелькнуло заплаканное лицо дочери, она кинулась к отцу, и большая зеленоватая стрела пронеслась ей навстречу в полусумраке шатра. Наверное, девушка успела что-то увидеть, она вскинула к лицу обнажённые руки, стрела ударила в её ладонь и ускользнула вбок и вниз, исчезнув под пологом шатра. Девушка только заметила гибкое тело да блеснувший кровавым лучиком глаз и пошатнулась, оглушённая ожогом, отдавшимся во всём теле, деревенея, повалилась на ковёр, вниз лицом. Мамай, наконец, распутался, завывая и трясясь, выхватил из-под подушки кинжал и небольшой сосуд из чёрного нефрита, перевернул дочь лицом вверх, схватил укушенную руку, располосовал кожу на ладони, стал выдавливать кровь... Девушку скорчило...

– Помогите мне!
– заорал Мамай ворвавшимся нукерам, стоящим у порога.
– Держите... руки держите...

Самый храбрый бросился ему на помощь, прижал руки царевны к ковру. Мамай начал вливать в рану розоватую жидкость из нефритового сосуда, но порез оказался глубоким, кровь выносила лекарство наружу. Мамай с трудом вытянул судорожно сведённую руку вверх, снова вливал противоядие в рану, и рука стала расслабляться. Девушка открыла глаза.

– Отец... что - это?.. Отец, беги...

Нукер вздрогнул, оглянулся и выпустил девушку.

– Держи, собака!
– взревел Мамай.

Наконец подскочил ещё один нукер, теперь удалось справиться с бьющейся девушкой, Мамай разорвал платье под мышкой левой руки, сделал надрез и стал смачивать противоядием. Дочь затихла, но Мамай не знал - спасена или умирает? "Сердце, - шептал он, - великий Аллах, сделай так, чтобы яд не коснулся сердца, пока его не коснётся лекарство..."

– Повелитель, - зашептал нукер, оглядываясь.
– Мы не могли удержать царевну - мы не смели её коснуться. И ты ведь не сказал нам, что она днём вышла из ящика...

Нукер не просил пощады, и Мамай вдруг почувствовал весь ужас этого воина, одного из тех, которые всегда были для него словно куклы, заведённые на беспрекословное повиновение.

– Уходите. Никого не пускайте ко мне. И молите Аллаха, чтобы она выжила, - тогда и вы будете жить.

Нукеры выскочили. Смерть от руки палача казалась им Божьей милостью в сравнении с той, что таилась в складках шатра.

Дочь стала дышать ровнее, и Мамай закрыл драгоценный сосуд. Потом перенёс Наилю на свою постель, подошёл к скрытому под пологом ящику, раздвинул козий пух концом кинжала. Змея лежала неподвижно, изогнув тело, глаза блестели холодно, сонно, рисунок на голове почти исчез, осталась едва заметная паутинка. Так вот какой ценой открыл он последнюю тайну Улы! Она должна теперь чаще расходовать яд...

Мамай стиснул кинжал. Постоял и одумался. Разве змея - виновата, что должна убивать, чтобы не отравиться собственным ядом? Ей надо дать возможность убивать чаще. И он - разве виноват, что должен убивать, чтобы оставаться властелином Золотой Орды? Если перестанет убивать, уничтожат его, и убивать будет другой, может, ещё более жестоко и неразборчиво. Ну-ка, посади ханом того же Бейбулата - он вырежет половину Орды и все её богатства стащит в собственный дворец. А чем лучше Темучин или другой? "Ты мне ещё послужишь, Ула". Мамай отошёл.

– Отец, ты - здесь?..

Ресницы девушки дрожали, глаза открылись, в них стоял туман слёз. Она силилась что-то вспомнить.

– Что - со мной, отец?

– Ты немного заболела, царевна. Лежи, пройдёт - будет хорошо.

– Отец, не будет хорошо... Не убивай князя... и Хасана...

– Успокойся, царевна, я никого не думаю убивать.

– Нет! Я знаю, слышала... Эта страшная казнь - зачем? Отец, зачем война?.. Не ходи на Русь, я чую беду... И это... великий Бог, что - это?..

Её глаза расширились, тело снова содрогнулось. Мамай схватил кувшин с напитком, поднёс к её губам. Она стала пить, успокаиваясь. Это было снадобье, которое приготовил отец Темир-бека; Мамай испытал его целительную силу. Оторвавшись от кувшина, девушка улыбнулась, закрыла глаза и задремала. Мамай сидел у постели, схватясь руками за голову. Откуда у дочери - такие мысли? Кто их нашептал ей? О каком предчувствии она говорит? "Не ходи на Русь..." Да если бы сам не хотел, всё равно пришлось бы идти. Ну-ка остановись теперь, когда врагу предъявлены требования дани! Ну-ка отступи! Москва, а за ней другие русские княжества, нерусские царства и орды начнут выходить из повиновения, откажутся платить дань. А чем он станет платить войску? Чем заткнёт миллионы ртов ордынского зверя? Его сотрут и посадят на трон другого. И разве можно остановить войну силами правителя? Орда уже не может обойтись без большой дани, Москва же не может платить её добровольно. Спор решит только битва. Иные думают, будто войны затевают ханы. Какая нелепость! Войны затевают миллионы пустых животов, миллионы жадных глаз и рук. И остановить войну может только война. Мамай готов повернуть назад, если Дмитрий обдерёт Русь, как её ободрала бы Орда. Но и в этом случае Мамай будет только невольником сытых животов, которые потянет на покой. А пока Мамай не собирается поворачивать, он останется в седле и будет править миллиононогим зверем, который направился к добыче, ибо Мамай не хочет валяться падалью за его хвостом.

"Кто же нашептал дочери такие мысли? Не может шестнадцатилетняя девушка думать о больших делах сама, и так думать!"

Мамай смотрел на Наилю. Будет ли она жить? Индус говорил ему, что противоядие одних излечивает, другим только продлевает жизнь, но в обоих случаях человек может остаться уродом или калекой... Встал, вызвал нукеров и велел отнести царевну в её шатёр, выставить стражу и вызвать лучших лекарей Орды. Прошёл в палатку, где лежала разбившаяся рабыня. Она открыла глаза.

– Повелитель! Я слышала голос царевны, здорова ли - она?