Полежаевские мужички
Шрифт:
Ему не терпелось взглянуть, подобрал ли Толик Неганов свой «жучок».
«Шурочка, счастье мое, — передразнил Вовка Неганова, — позвольте, я поцелую вам ручку»… Нахалюга несчастный…»
Ночь уже вызвездилась, и все чаще стали вспыхивать над полем зарницы, перечеркивающие небо желтым огнем.
Вовка, переступая с ноги на ногу, оглянулся.
Поблизости никого не было. Из окон клуба ложились на землю яркие прямоугольники света, и от этого на улице казалось темнее.
Вовка, делая вид, что прогуливается, неторопливо двинулся к волейбольной площадке.
Фонарик лежал на прежнем месте.
Вовка
В голове его уже одна картина сменяла другую: и как Толик Неганов, напросившись к Шуре Лешуковой в провожатые, не разглядел в темноте, где мосточки через канаву, и угодил в застоявшуюся, покрытую тиной лужу, и как Шура смеялась над Толиковой неловкостью, как, разочарованная в своем неудачливом кавалере, оставила его, мокрого, провонявшего плесневелой водой, отжиматься, а сама вернулась в клуб к уже простившему ее минутные заблуждения Геннадию Ивановичу.
Воображение работало прекрасно, витало над облаками, взмывало к звездам. Но, опускаясь с небес на землю, заставляло Вовку задаться простым вопросом: что делать с фонариком? Не выбрасывать же его в ту канаву, в которой Толику, по Вовкиным расчетам, предстояло еще искупаться, если он надумает провожать Шуру домой? И не присваивать же его насовсем?
«Ладно, сегодня вечером с ним побегаю, а завтра Неганову подсуну. Пусть хоть ночь не поспит из-за пропажи… Вот уж повздыхает, поохает…»
Вовка выскочил за угол клуба, достал из-под рубахи фонарик, но по дороге кто-то шел, разговаривая, и Вовка сиганул через канаву к конюшне. Он зашел в пахнущее свежей травой и конским потом застоявшееся тепло и нетерпеливо нажал на ручку динамика.
Фонарик уркнул, радужный круг света вспышкой лег на запорошенную сенной трухой землю и медленно растворился в темноте.
Вовка нажал на ручку снова, потом еще раз, быстро напал на самый экономный ритм работы динамика и, ликуя, высвечивал на конюшне все подряд: сложенные друг на друга сани с вывернутыми оглоблями, телеги, бочонок с дегтем, мякильник, в котором конюх разносит лошадям корм, колоду с водой, крутую лестницу на сеновал и под ней сбрую, вывешенную на деревянных гвоздях.
— Эй, кто там? — раздался из темноты хриплый голос.
Вовка перестал жужжать фонариком и затих.
— Ты, что ли, Анатолий?
Ну конечно же, в Полежаеве Толика Неганова узнают по фонарику за три версты.
— Ты чего тут делаешь?
Вовка весь сжался. Глаза у него еще не освоились с темнотой, и он начал пятиться наугад, по памяти. Из ограды выскочил как ошпаренный и, не чуя ног, дал стрекача от греха подальше.
Деревня как вымерла. Светился окнами один только клуб, да под горой маячила огоньками изба Микулиных. «Митька с братом сидит». И ноги сами свернули под гору — передохнуть некогда.
Отдышался он уже на крыльце у Митьки. Погони, кажется, не было.
В избе Микулиных ревел ребенок.
С улицы было слышно, как он надрывался и как Митька раскачивал скрипучую зыбку.
Вовка взлетел по лестнице, распахнул дверь и от порога
похвастал фонариком:— Видал?
— Неганова, — разочарованно протянул Митька.
— Ну и что! Был Неганова, а теперь не его! — сказал Вовка напористо и, несколько раз нажав на ручку, навел свет на Николу. Никола сразу затих.
— Неужели у Толика выменял? — не поверил Митька.
Пришлось рассказать все, как было.
— Отберут, — сочувствуя, заключил Митька и тяжело вздохнул.
— Да я и не собираюсь зажиливать, хотя, знаешь, пословица есть: «Что с возу упало, то пропало».
— На чужом наживаться нехорошо…
— Ты думаешь, я наживиться хочу? Нет, Митенька, я хочу кое-кого проучить. А то понаехали тут перед нами нос задирать!
Он, не попрощавшись, хлопнул дверью и побежал домой, раздражаясь Митькиной непонятливостью.
Дорогой он долго не мог остыть и все ругал Митьку: «Уж больно добреньким ты стал к этим приезжим нахалам… Нет, Митенька, пусть они язык-то свой поукоротят».
Вовка жужжал фонариком, высвечивая себе тропку.
— Анатолий, ты? — остановил его хриплый бас.
— Нет, не я, — растерянно отозвался Вовка. Ему бы промолчать, а он, раззява, подал голос на опознание.
— A-а, Вовка, — проговорил в темноте незнакомец, и Вовка совсем сник. Теперь уж и бежать бесполезно. — А я по фонарику-то смотрю — вроде Неганов. Хотел попросить, чтобы посветил мне. В Доброумово к товарищу ездил на именины да попростыл немного. Слышишь, хриплю?
Вовка только теперь признал в незнакомце Васю, сельповского возчика.
— Ты чего меня испугался-то?
— Ничего я не испугался.
— Ну не ска-а-жи-и. Я позвал, а ты и свет потушил — да деру… «Не испугался»… Ну ладно… Я ведь только выпрягся, полез на сеновал в кормушку сена спустить, а тут чую: вжик да вжик. Думал, Анатолий, больше-то таких фонариков ни у кого нету.
Вовку насторожило это многократное упоминание Анатолия, но Вася больше ничего не сказал.
— Ну, до свидания, товарищ Воронин, — по фамилии по-чему-то Вовку назвал и руку подал.
Вовка побежал домой совсем расстроенный. Фонарик уже не радовал его. Вовка даже перестал освещать им тропку.
Небо по-прежнему играло всполохами, то справа, то слева от Вовки занималось холодным огнем, и от этого глаза у него никак не могли привыкнуть к темноте. Вовка уже не раз спотыкался о камни, залетал в канаву, обжигался придорожной крапивой.
Голос Васи сельповского преследовал его: «Ну, до свидания, товарищ Воронин…»
Вовка слышал в этом голосе усмешливый намек на то, что Вася заподозрил его в чем-то нехорошем и — мало того, что заподозрил! дает понять: не робей, мол, я тебя никому не выдам…
«Уж не подумал ли он, что я фонарик украл?» — похолодел от испуга Вовка и сам же себя успокоил: ничего, вот завтра вернет он «жучок» Толику, и все узнают, какой Вовка честный. Недолго Васе сельповскому ухмыляться.
И все же беспокойство не отпускало его.
Вовка слишком поздно проснулся. Уже все Полежаево знало, что Толик Неганов потерял фонарик.
Митька Микулин, прибежавший сообщить эту весть своему дружку, растерянно хлопал ресницами.
— Толик грозится: говорит, найдет похитителя, так спуску не даст…