Полное собрание рецензий
Шрифт:
Довольно, не правда ли? Сколько можно! Даты, фамилии, справки, фотографии, списки убитых, подробности издевательств. Риторические вопросы, типа кто конкретно виноват.
Художественных особенностей – просто ноль. Можно и не читать. А прочитав – спокойно жить дальше.
XIV
Март
Джеймс Босуэлл. Жизнь Сэмюэля Джонсона
Отрывки из книги. С приложением избранных произведений Сэмюэля Джонсона.
Составление, предисловие, перевод и примечания Александра Ливерганта. М.: Текст, 2003.
Вы, конечно, сразу всё поняли. Потому что ваш покорный нижеподписавшийся (далее – ПН) добросовестно воспроизвел титульный
«…Составитель искренне надеется, что полный перевод на русский язык этого оригинального и в высшей степени примечательного труда не заставит себя ждать – во всяком случае, очень долго».
Искренность составителя в данном случае как раз под вопросом. Потому как автор предисловия (т. е. опять же г-н Ливергант) сообщает: книга проникнута «совершенно сознательным и безоглядным „культом личности“ Джонсона» и «от неустанного, хотя порой и трогательного босуэлловского славословия… конечно же, проигрывает». Автор примечаний (он же) с ним не спорит. Мы вправе предположить, что и переводчик (он же) выбрасывал первым делом славословие. Значит, все семеро (включаю в это число автора книги, а также ее героя и читателя) – в выигрыше. Чего же еще желать? Чего ждать?
Лично я на полный текст уже не раскошелюсь. Хотя и подозреваю, что пережитым разочарованием отчасти обязан г-ну Ливерганту. Возможно, это слишком радикальный прием – из образа, написанного с восторженной любовью, отцедить любовь и восторг.
Но как бы там ни было, таинственный доктор Джонсон съежился в мыслях ПН до вполне правдоподобных размеров. Старикан (на первой странице ему 54 года, на последней – 75), что и говорить, колоритный. Внушительная внешность, чудаковатые манеры. Очень хороша походка: «Когда он шел по улице, постоянно покачивая склоненной набок головой и одновременно размахивая руками, то создавалось впечатление, будто передвигается он не посредством ног, а руками и головой». Обжора был – не хуже Крылова и Гоголя – тоже, надо думать, страдал меланхолией, от всех скрывая: «…и он никогда (исключение составляли лишь трапезы в кругу наиболее почтенных особ) не произносил ни слова и даже не обращал внимание на сказанное за столом, покуда полностью не удовлетворял свой аппетит, каковой был столь велик и необуздан, что во время еды вены у него на висках раздувались, а на лбу выступал обильный пот».
Ну а после обеда, за портвейном, начиналась, наподобие собачьего боя, беседа, из которой ему полагалось выйти победителем – опрокинуть чужие мнения, да так, чтобы те, кто рискнул их высказать, сделались смешны.
Не приходится сомневаться, что присутствовавшие – сплошь просвещенные джентльмены, интеллектуальная элита королевства – хохотали, как в цирке. Они говорили друг другу: «Рабле и прочие остроумцы – ничто в сравнении с ним. Они могут вас потешить – Джонсон же заключит вас в свои могучие объятия и выдавит из вас смех, хотите вы того или нет».
Я улыбнулся только раз – и как раз в тот момент, когда доктор явно не шутил, а, наоборот, резонерствовал, оседлав любимого конька – женщинам легче дается благонравие – ведь, в отличие от нас, у них нет страстей – поэтому в них распущенность совершенно нестерпима: «Если бы женщина сидела в обществе, закинув ногу за ногу, как это делаем мы с вами,
мы вряд ли избежали бы искушения ударить ее по ноге!»Допускаю, что комизм речей великого человека заключался в интонационном строе, который страшно трудно записать и уж совсем невозможно перевести.
Допускаю, и даже еще охотней, что ПН нечувствителен к юмору. Посмотрим, позабавят ли вас шутки доктора Джонсона. Я выбрал те, что касаются нашего с ним ремесла.
«Когда-то я писал в журналы и подсчитал, что если писать всего одну страницу в день, то за десять лет можно опубликовать девять томов… Однако, чтобы писать, надобно читать, – поэтому больше всего времени сочинитель тратит на чтение…»
«Мне очень не хочется (сказал он) читать рукописи авторов и высказывать им свою точку зрения. Если у сочинителей, которые ко мне обращаются, есть деньги, я советую им печататься под чужим именем; если же они пишут исключительно ради денег, я рекомендую им отправиться к книготорговцу и с ним торговаться, добиваясь самой высокой цены».
«Рецензенты часто пишут о книгах, не читая их до конца; они ухватывают основной смысл, а дальше пишут, что вздумается. Критики же фантазии лишены и предпочитают читать книги от корки до корки».
«Похвально, когда человек хочет жить своим трудом, однако писать ему следует так, чтобы жить, а не бояться, как бы ему в один прекрасный день не раскроили за его труды череп».
Представляете – что же творилось в головах у англичан XVIII века, если каждую из этих благоразумных сентенций они встречали взрывом хохота, точно фривольный парадокс!
А что, если в этом все и дело? Что, если мистер Джонсон был первым литературным представителем Здравого Смысла? Казавшегося поначалу таким потешным…
Недаром же Лев Толстой на старости лет так ценил эту книгу. Не эту, впрочем, а ту: в которой Босуэлл развел культ личности.
Кстати, вот и происхождение хрестоматийной толстовской фразы – из одного февральского разговора в 1766 году: «Я припомнил замечание Юма о том, что все счастливые люди счастливы одинаково… Джонсон: „Неверно, что все счастливые люди счастливы одинаково…“».
Н. Е. Струйский. Еротоиды. Анакреонтические оды
Подготовка текста, составление, вступительная статья, послесловие и комментарии А.Г.Морозова. – М.: Редакция альманаха «Российский архив», 2003.
Бывают графоманы способные, изредка даже не без гениальности. Этот был бездарный догола. Некий собрат-пиита (сам-то букашка) выдал ему такой некрологический аттестат:
«Как о сочинителе стихов, я об нем не сожалел нимало, ибо он их писать совсем не умел и щеголять имел право более их тиснением, нежели складом. Ежели бы век его продолжился, он бы отяготил вселенную своими сочинениями. Хорошо, хорошо сделала судьба, что прекратила несносные его досуги».
Не знаю, не знаю. При тогдашних тиражах (типография у Струйского этого была своя, в захолустном имении – ни спроса, ни сбыта) от бездарной лирики какой же вред? Что этот Струйский владел доброй тысячей душ – вот что худо. Поскольку он был злодей, самый настоящий. Любил обидеться на человека и запытать его до смерти. Существовал он, между прочим, в одно время (1749–1796) с Джемсом Босуэллом – и жаль, что не в той же стране: англичане держали таких в Бедламе.
Вы только взгляните на его портрет работы Рокотова: капризный ротик и глаза на мокром месте. В наше время он переменил бы пол – и никого не убил бы. Не сделал бы своей Александре Петровне полторы дюжины детей (из которых семерым не посчастливилось: выжили; стали добычей рока), не пылал бы к ней страстью, не сочинял бы глупостей…