Полное собрание рецензий

«На мой взгляд, высшее призвание женщины, ее земная миссия (тут слово или два прочно заклеены ярлычком с проставленной ценой. – С. Г.), чтобы требовать, требовать от мужчины стремления к совершенству. Он приближается к ней, желая быть избранным; преследуя эту цель, он, конечно, постарается собрать все лучшее, что в нем есть, и отдать на суд своей прекрасной возлюбленной».

Трогательно-прекрасная душа! С таким текстом явись Чичиков на уездную нашу дискотеку – диджеи отдыхают.

– Тангу «Прикольное»! Дамы приглашают кавалеров! Танцуют все!

Мишель Рио. Мерлин. Моргана. Артур

Романы / Пер. с фр. – М.: Текст, 2003.

Как вы поняли, это трилогия. И переделка великой книги сэра Томаса Мэлори. Не стилизация – перелицовка, наподобие «Янки при дворе короля Артура», но на полном серьезе, даже с оттенком торжественной декламации.

Поэтому первый роман читаешь с недоверием, второй – с недоверием и неприязнью. Третий захватывает, проникаешься уважением к автору и отдаешься, наконец, красоте текста. (Перевод – Степана Никитина, удивительно внятный.)

Сначала думаешь: тех же щей да пожиже влей – пересказывает волшебную легенду реалистической беллетристикой – тривиальный ход. К тому же ничего этого – что происходит, – не было в V веке и в VI по Р. Х. – вернее, вряд ли было, и уж совершенно точно, что ничем подтвердить нельзя. То-то и скудость такая деталей – никакой утвари, никаких нарядов, интерьеров. Действие идет как бы на фоне театрального задника: то море, то горы, то крепостная стена либо лес. Правда, все это хорошо написано, вместо исторической точности – с географической, и в таком масштабе, что постоянно видны пол-Британии (до стены Адриана) и почти вся Бретань.

И немножко необычная речь, особенно у персонажей: они говорят лишь то, что хотят сказать. И автор – только то, что необходимо, чтобы понимать их вполне. От этого слова наполняются весом, звучат громче. И пробравшись сквозь фабулу, такую знакомую, к неизбежному и тоже давно известному финалу, припоминаешь не сцены и не реплики, а словно мрачную, мерную музыку.

А фабула – что ж: всё, как помнят все. Мерлин воспитал Артура, возвел его на трон и скрылся в таинственной пещере. Артур воспылал преступной страстью к Моргане, сводной сестре, и она родила от него Мордреда и отправилась в изгнание. После чего Артур женился на Гвиневере, а она изменяла ему с Ланселотом, и все открылось, и кончилось войной, и все погибли, все до единого рыцари Круглого стола.

Но все это рассказано не как средневековая придворная хроника, а как история провалившегося философского эксперимента. Как будто Мерлин был великий социолог. И придумал цивилизацию нового типа, империю доброй воли. Подготовил руководящие кадры и выдающегося лидера. И Артур его утопию осуществил. А потом она рухнула. Потому что мироздание не обманешь, а оно бесчеловечно. Не приспособишь. И человека не переделаешь, поскольку он в основном состоит из того же материала. Из атомов. Из пустоты. Из ничего и смерти.

Поэтому жизнь – вечная война. И пленных не берут. И прощения не бывает.

Это концепция Морганы. Историческая практика в очередной раз подтверждает ее правоту. Очередной прекрасный мир погружается во мрак и хаос. Королю – мат.

Одно не решено: куда же денутся любовь и жалость, раз уж они откуда-то взялись и тоже действуют, как законы судьбы? Это не решено, а значит, какой-то, пусть призрачный, шанс хоть однажды добиться хотя бы ничьей – остается.

«Ибо небытие будет побеждено и все сохранится навечно, если в разрушенной материи, мертвой плоти, обреченной сгнить и исчезнуть, останется абсолютная сущность Артура – любовь его к Моргане. Если же сущностью обладает только тело, если бытие означает жизнь и ничего более, тогда я понимаю, почему ты выбрала жизнь – пусть даже в отчаянии, ибо жизнь отмеряется временем».

Не противное, короче, произведение французского пера.

XVII Июнь

Александр Мелихов. Чума

Роман. – М.: Вагриус, 2003.

Один из немногих в дельте Невы, кого можно читать, – один из совсем немногих, кого читать стоит, – на этот раз написал, наконец-то, вещь, которую прочитать надо, и даже почти нельзя – не.

В том смысле нельзя, что пропустишь важное. Типа – гол: отвернулся от экрана к взбурлившему чайнику, – и, считай, не видел матча, зря убил два часа.

Ненастоящие книги читаешь ради настоящих. Не ожидая, впрочем, их появления в реальном времени.

Первая мысль: зачем название заемное? не бестактно ли беспокоить по пустякам папашу Альбера? самому, что ли, не придумать?

Потом заглядываешь, естественно, в последнюю страницу (и вообще-то привычка такая, но с Мелиховым иначе просто нельзя: обычным путем до нее попробуй доберись), – и то, что там происходит, не разжигает, отнюдь.

Тем не менее раскрываешь книгу на середине – только чтобы объяснить себе ужасный, невозможный, заведомо неправдоподобный финал. И листаешь, не отрываясь, изложенную точно и стремительно историю чужого некрасивого несчастья.

Потом, уже почти против воли, заглядываешь в первую страницу, с некоторым трудом переваливаешь на вторую, – и всё: захвачен. Роман, как и полагается роману, заставляет читателя почувствовать себя его героем. Хотя этот самый герой ни на кого не похож, – ни на меня, ни на вас. Но так сильно высвечен изнутри, так полно высказан, что способен на какое-то время заменить нам самих себя, таких невнятных. И его несчастье – и его счастье – с изнанки неотличимы от нашей собственной судьбы.

Кстати, этот роман только и состоит из счастья и несчастья. Того и другого почти поровну.

Но поскольку одно наступает за другим в последовательности правильной, то есть несправедливой и неизбежной, – разбирать так называемое содержание слишком грустно. Предпочитаю восхищаться так называемой формой. Пейзажами. Афоризмами. Блеском описаний. Глубиной метафор.

Взять хотя бы вот эту – что герой чуть не с детства мастерит хитроумные замки – такие, чтобы никто чужой не проник в защищаемое пространство.

Впрочем, это я сбиваюсь-таки на содержание. Поскольку речь, как и раньше бывало у Мелихова, о человеке прекрасно- и простодушном, который, однако же, постоянно осознает повсеместное присутствие непобедимого Зла – и пытается заслонить от него собою тех, кого любит. Но жертвы напрасны, ценности мнимы, сама любовь – иллюзия, и вообще жизнь не выдерживает проверки умом и несчастным случаем.

Это роман разочарования, перешедшего в отчаяние. Ну и, в некотором роде, автобиография поколения, как-то исхитрившегося просуществовать на иллюзиях – от Оттепели до Перестройки включительно.

Иллюзии пошли прахом. Поколение прочувствовало свой крах. Советский романтизм, как и любой другой, кончается трагической автопародией. Конфликт отцов и детей исчерпан. Положительный герой убивает своего сына. Короче, все нехорошо. Кроме текста:

«Вот, вот что было истинной чумой: люди вообразили, что они рождены для чего-то более пышного, чем реальность, какой она только и может быть, что кто-то им что-то задолжал, и если они станут уродовать все в себе и вокруг себя, то этим как-то отплатят обидчику – так распущенный ребенок колотится об пол, чтобы досадить перепуганной бабушке. Успокойтесь, никто ниоткуда на вас не смотрит и не ужасается, до чего вас довел…»