Полуостров Сталинград

25 августа, понедельник, время 09:50.

Минск, штаб Западного фронта.

Десять минут назад закончил совещание. Обсудили фронтовую обстановку и несколько организационных вопросов. В тылу всё нормально, эвакуация Минска проходит нормально, от государственных и партийных органов осталось только верхушка, которая вся скопом поместиться в двух вагонах.

Самое неприятное известие в том, что Гудериан, по всей видимости, решил удовольствоваться малым. Не блокировать целиком правый фланг Никитина, зажимая пару дивизий, а ограничиться окружением одного-двух полков 161-й дивизии и идти на соединение с Готом. Намного раньше, чем я предполагал, и, возможно, чем он сам планировал.

Раньше немцы не стеснялись брать в кольцо целые корпуса и даже армии. Сейчас умерили аппетиты. И концентрация немецких войск в том районе такая, что, минимум, один полк от 161-ой эсдэ они откусят. Вот и решали, что делать: выводить 603-й полк из окружения или пусть сидит на месте. Решили оставить его в режиме круговой обороны. Выводить поздно. При таких манёврах потери достигают девяноста процентов. Нахер мне такое не нужно. Лучше им закопаться поглубже и основательнее, пусть фрицы их выковыривают. Теряя время, личный состав и тратя боеприпасы.

Признаться, прохлопал ушами этот момент. Не ожидал, что Гудериан так рано пойдёт на соединение с Готом. Неожиданный ход. Рассуждал-то я правильно, немцам выгодно растянуть и раздёргать наши силы. И будь ещё погода лётной в это время, поглядели бы мы, как у них вышло бы. Хотя авиации у них и больше… что там за шум в приёмной?

— Что за вид, военный!? Где знаки отличия?! По команде «смирно» стой, кому говорю! Откуда такой взялся?! За такие нарушения формы одежды тебя под трибунал отдать надо.

Выглядываю. Потом выхожу. Трогаю за плечо лощёного, как с иголочки одетого краскома, перед которым пытается стоять навытяжку Яша Эйдельман. Пытается, а не стоит, потому что не умеет. Лощёный раздражённо поворачивается, останавливая намерение сбросить мою руку. Опоздал. Я не собирался класть ладонь ему на плечо. Ещё чего!

— Представьтесь, — благожелательно предлагаю энкаведэшнику, как вижу по малиновым петлицам.

— Старший лейтенант госбезопасности Николай Хохлов, товарищ генерал армии, — чётко докладывает лощёный. Образцово выглядит парень. Как с плаката сошёл. Отдельного наркомата госбезопасности уже нет, но ГУГБ в составе НКВД есть. Так что сразу и понятно, откуда и зачем.

Пояснить лощёному кое-что придётся. Уж больно мне не понравилось тоскливое выражение в Яшкиных глазах. Так и сделаем. Не при Якове.

— Яш, ты чего хотел?

— Узнать, товарищ генерал, летим сегодня или нет?

— Если погода позволит, то после обеда, часа в два. Всё у тебя?

Яков кивает, отпускаю его. А теперь Лощёный!

— Товарищ старший лейтенант, вынужден вас предупредить. Если ещё раз повысите голос на этого парнишку, мы с вами начнём серьёзно ссориться…

Поднимаю руку, останавливая возражения.

— Во-первых, он — ополченец. Некоторая несуразица в форме одежды явление распространённое и, увы, пока непреодолимое. Согласно моему приказу основное время обучения личного состава ополчения уходит на боевую подготовку. Затем уставы. Всё остальное — как придётся и на ходу.

— Во-вторых, этот парень присягу не приносил. Фактически он гражданский и под военный трибунал попасть не может. Даже если он вас обматерит или применит физическое насилие, то будете подавать на него жалобу в народный суд.

— В-третьих, он у меня на особом положении, но подробности посторонним знать не положено. Вы ко мне по делу?

Последний вопрос приводит лощёного в окончательное замешательство. Он всё пытался сохранить лицо и не принять окончательно вид побитой собаки, и резкая концовка выбивает его из колеи. Так случается, когда неожиданно исчезает сильное давление. Лощёный не сразу понимает, что противостоять уже ничему не надо.

— Да, товарищ генерал армии, — сначала идёт за мной, спохватывается и бросается за портфелем на стуле.

Через несколько минут после краткого доклада гостя знакомлюсь с предложенными документами. Знакомлюсь хладнокровно и пуще того, гордясь своей выдержкой.

Семь открытых по всем правилам дел. На Рычагова, его супругу, Копца и командиров калибром поменьше, но не ниже комдива. Так. И какие ваши доказательства, господин Лощёный? А никаких! Никаких, кроме оговоров со стороны уже арестованных и по большей части уже расстрелянных в результате большой чистки. Как добываются такие «неопровержимые» доказательства знаю уже и по своей шкуре. И пример Рокки перед глазами. Ну, хоть его в этот раз не трогают. И не тронут. И не только его.

Закрываю последнее дело.

— По существующему порядку требуется ваша санкция на дальнейшую работу с подозреваемыми, товарищ генерал армии, — Лощёный старается говорить веско и частично ему это удаётся.

— Санкции не будет, — сначала попробую добром объяснить. Не поймёт, решим по обстановке.

— Вопрос для начала, товарищ старший лейтенант. Вы давно у нас?

— Полмесяца. Направлен к вам из Москвы на усиление.

— Так-так-так… — задумчиво барабаню пальцами. Лаврентий Палыч саботирует решение товарища Сталина? Где же товарищ старший майор Никаноров?

— Решим так. Дела пока оставлю у себя. А ты, старший лейтенант, угрёбывай обратно в Москву. Увижу тебя ещё хоть раз — в штрафбат отправлю.

— Товарищ генерал армии! — возмущённо вскидывается Лощёный.

— По договорённости с Лаврентий Палычем, — мне не надо придавать вескости словам, они и так заметной тяжестью ложатся на плечи Лощёного, — мне должны были прислать старшего майора, фамилию которого тебе знать не обязательно. Договорённость одобрена… сам понимаешь кем. Так что сегодня же уезжаешь в Москву и там напомнишь Берии, кого я здесь жду.

— Но…

— Это приказ. Тебе нужно решение твоего начальства? — снимаю трубку, мне не трудно. До Фомича быстро не достучаться, но у него замы есть.

На которых пришлось надавить.

— Так. Товарищ комиссар, мне ничего не стоит снять вас с генеральского обеспечения и лишить кое-каких премий. Каких? Вот и узнаешь, каких. Мне похеру, с одобрения Фомича ты это сделаешь или своей властью, только чтобы завтра этого фрукта здесь не было.

Трубку не швыряю, кладу аккуратно. С удовлетворением отмечаю, что этот контраст гневного на грани ярости тона и спокойных жестов сильно бьёт по самообладанию «фрукта».