Полынь - трава горькая
Шрифт:
Беседа на дальнем конце стола все больше оживлялась, обсуждали новый молитвенный дом, Дмитрий Николаевич, не обращая внимания на осуждение в глазах батюшки, пустился в разглагольствования.
— В книге Нефия сказано о новых пророках, те родителей чтить велели, вот что главное, слушать и почитать, — отец поднял вверх палец и вперился в Романа, пытаясь сфокусировать на нем блестящий возбужденный взгляд. — Ты всегда хороший был сын, таким и оставайся! Да, мать слушал и меня должен! В новую церковь пойдем… За Раечку помолимся…
— Стыда нет, — ахнула тетя Оля, — при батюшке
— А тебя, Ольга, бог накажет за такие слова, — указующий перст переместился в сторону соседки.
— Это за капище-то богомерзкое? — не выдержал отец Феодор, — ну, Степан, зазвал ты меня в этот дом, а сердце голосу божьему внимало: "Не ходи, не ходи". Не послушал, грешен…
— Батюшка, да он спьяну! — Клавдия зыркнула на Степана, тот только руками развел, не мог же он выкинуть мужа Раисы из-за стола.
Гости все разом возмущенно загомонили.
— Спьяну, не спьяну, а я стопы свои от пыли этого дома отряхну, — священник поднялся из-за стола, — за угощение благодарствую, а благословения не дам! А ты, Рома, сам приходи, завтра, к утренней службе, исповедуешься, причастишься, бог и подаст.
— Ничего мне от вашего бога не надо! — горечь, отчаяние, обида на мать выплеснулись в этих словах. Все замолчали, с удивлением уставились на Рому, обычно такого молчаливого и покорного. — Нет никакого бога, ни в какую церковь я не пойду!
— А я говорю пойдешь! — разъярился Дмитрий и стал пробираться через тесноту застолья к сыну.
— Батюшка, сядьте! — взмолилась Клавдия. — Сдуру же он, проспится — прощения просить пойдет.
— Кому оно надо, его прощение? — подала голос Ирина Павловна и тоже встала. — Правда, не стоило приходить, Раису добрым вспомнить нечем. Что мы сидим тут друг другу в глаза брешем? Все знают какова была, злоязычная поганая баба, сына замордовала, в уборщиках держала, по ночам сортиры мыл!
— Тетя Ира, зачем вы так? Зачем про маму…
— Ах ты! В моем доме сидишь, жрешь, еще и Раечку хаешь! Пошла вон из моего дома! — Дмитрий преодолел, наконец, преграду из скамьи и стульев, занятых гостями, и подобрался к Роману. — Всех выгоню, я тут хозяин! А ты меня слушать будешь!
— Не буду, — Ромка, как очнулся от душевной комы, вместе с этим и раздражение в нем возросло десятикратно, он понял, что ненавидит лицемерных соседей, батюшку, но более всего пьяную рожу отца. И хочет ударить…
— Рома, нет! — занесенную руку перехватил Сергей. — Остановись, — схватил за плечи, заставил сесть, сам встал между Романом и Дмитрием Николаевичем.
— Не будешь? Не будешь?!! Тогда и ты убирайся, ты мне никто, знать не хочу! Дом с участком богу отдам, все слышали! Богу! Сам к Стивену в общину… Давно зовут…
Роман хотел уйти прямо сейчас, он даже рад был бы, но Сергей не пустил. Отодвинул пьяного Дмитрия, повернулся к Роману:
— Послушай меня, и вы все! — гости, готовые разнимать драку поуспокоились, даже батюшка сел на место и ждал. — Хозяин здесь Роман Дмитриевич, его мать так распорядилась. У меня доказательства есть, — объявил Сергей, вышел из комнаты, но тут же и вернулся с листом гербовой бумаги, протянул Роману, — Вот,
смотри.— Что это?
— Завещание Раисы Юрьевны
— Облапошили дуру, — взвизгнул отец Романа, — вот зачем сначала эта приехала, сидит молчит, как святая, а потом и хахаль ее! Теперь я понял…
— Дай-ка взглянуть, — подошел к ним Степан.
Завещание двинулось вкруг стола, гости одобрительно кивали и передавали из рук в руки, Дмитрий тянулся за ним, но никак не мог догнать. Толкал людей, спотыкался, наконец выхватил лист у одной из женщин, не глядя со злобой скомкал, принялся рвать.
— Вот вам завещание! Я хозяин! — руки и губы тряслись, сам весь ходуном.
— Отберите! — вскрикнула Ольга, хотела спасти остатки бумаги, но Сергей упредил.
— Пусть рвет — это копия, оригинал у нотариуса в Приморске.
— Я в суд! В суд подам!! — бился в истерике Дмитрий, сел на пол, обхватил голову руками, — Обокрали… люди, помогите…обокрали меня. Я в суд… подам… а-а-а-а-а-а
— Через шесть месяцев, — Сергей посмотрел на Романа, проследил за его взглядом, обращенным не на отца — на Нину. Она сидела странно безучастная, бледная, как полотно, потом покачнулась и начала заваливаться на руки Клавдии.
Роман и Сергей одновременно кинулись к ней.
Глава 37. Нина на сохранении
Очнулась Нина в больничной палате. Что было до этого — помнила смутно.
Нет, помнила, конечно, застолье, как сидела рядом с Клавдией и свои странные мысли, что все это похоже на поминки Мармеладова. Люди ели и говорили, говорили и ели, все это не имело никакого отношения к Раисе. К Достоевскому тоже нет, тут все наоборот, пьяный Дмитрий жив, а Раиса умерла, а заездили Рому.
Стало неприлично смешно, Нина улыбнулась глупым мыслям. Потом от духоты и смешанного запаха еды она и думать перестала, все силы употребляя на борьбу с дурнотой. Зачем она здесь, почему до сих пор не уехала с Сережей домой? Надо сказать ему, прямо сейчас! Но он далеко сидит, рядом с Романом. Только это и правильно, необходимо…
А ребенок? Нина прислушалась к себе, то, что происходило в ней, тоже было противоестественным, словно та жизнь внутри возмущалась всем происходящим, сопротивлялась и не желала в этом участвовать. Живот у Нины стал твердым, окаменел. Она испугалась, попыталась дышать глубже, но не вышло, запаниковала, от страха ничего не могла сказать Клавдии. А за столом начался спор, который чуть не в драку перешел, чем закончилось, Нина не увидала — резкая боль внизу живота оказалась такой сильной, что в глазах потемнело.
— Сережа…
Нет, она не сказала, не хватило сил, но он услышал. Дальше темнота и вот, больница. В палате еще женщины и все беременные, только она без живота. Ребенок! Непроизвольно она попыталась ощупать себя, но помешала капельница, пластмассовая трубка тянулась к запястью.
— Очнулась! Сейчас я сестричку позову, — обрадовалась совсем молодая блондинка с короткими мелкими кудряшками, соседка Нины справа, которая полулежала на высокой многофункциональной кровати с приподнятым изголовьем.