Полынь - трава горькая

Константин вспомнил, что окно хотел проверить, забрал просроченные свидетельства со стола, встал, мимоходом заглянул в туалет, увидел, что стекла так и нет. Ночной ветер задувал в окно, одуряюще звенели во дворе цикады. И ведь разбилась бы Ирина. Он вспомнил какой легкой она показалась, его руки не почувствовали веса взрослой женщины. Изводит себя, от еды отказывается, так и до анорексии докатится. Придется кормить через зонд… Бедная, бедная…

Константин всегда был профессионально ровен в эмоциях, врач должен лечить пациентов, а не жалеть их, как его профессор руководитель диплома говорил: "На всех жалости не хватит" и все же эту отчаявшуюся душу жаль…

Третий год заведовал Константин отделением, всякое бывало, но до суицида не доходило. Да, неприятности могли получиться крупные, проверка прокурорская радости не добавила бы. Впору сердиться на Ирину, а он жалеет.

Максимовна сменила через два часа, как и договаривались, на циферблате четыре утра, теперь Константин мог уснуть ненадолго. С бумагами разобрался, отчетности столько, что лечить некогда, только пиши, да пиши. Ни о какой науке речи нет, а ведь мечтал, и разработки лежат, но практика и отделение съедали все.

Вместо того, чтобы вернуться к себе в кабинет, Константин поднялся этажом выше, в реанимацию новорожденных— его детище, то, чем он гордился. В палате с кювезами оставался всего один малыш, несмотря на тяжелые роды и третью степень недоношенности он выжил, остальные — нет. Сведения по ним завтра надо передать, все сроки прошли.

Малыш лежал неподвижно, странно непропорциональный, тонкие ручки и ножки слишком коротки казались для такого туловища, пальчики без ногтей, голова без волос. Отечное красное тельце опутано трубками и проводками датчиков, ни дышать, ни есть он сам не может, без кювеза с подогревом и системой ИВЛ, без кормлений из шприца он не прожил бы и нескольких минут. А за жизнь цепляется отчаянно, молодец.

Константин улыбнулся краснокожему инопланетянину, но тут же посуровел, накатила боль воспоминаний. Своих ни жену, ни ребенка он спасти не смог, весь арсенал техники, все его знания, опыт оказались бесполезны. Множество сложнейших родов принял у чужих женщин, а в тот раз не дотянул. И точно знал, где ошибся, но понял слишком поздно…

На экране монитора, укрепленного на стене над кювезом, отображались показания приборов, беспокоиться не о чем, пока все идет хорошо. Здесь, на отделении Константин мог поручиться за жизнь этого малыша, но что будет, когда его переведут в детскую больницу, а потом в дом малютки? Мать от него отказалась. Константин не осуждал — жалеть, осуждать ему не позволяла профессиональная этика. Есть закон, разрешающий женщине не забирать младенца, тем более такого. Выходит, выжил он, да никому не нужен, мать сегодня выписалась, даже не взглянула на него. А тот, которого ждали, кого ставили выше самой жизни — не смог удержаться в ней.

— Ну, живи, лягушонок, ногти нарастут, — сказал Константин малышу, еще раз взглянул на монитор о вышел.

Вернулся к себе, все намеченное сделал, можно спать, а сон нейдет, в темноте тревога и прошлое. Достаточно одного укола и крепкий сон с нереальными сновидениями обеспечен, но Константин никогда не позволял себе этого. Сесть на иглу легко и доступ к препаратам есть, но что потом? Жизнь не закончилась в тот день, когда его сын не сумел сделать первый вдох, продолжалась она и после похорон жены и ребенка. О справедливости или несправедливости провидения Константин не задумывался, фаталистом не был, в бога не верил. Он продолжал жить, продираясь сквозь препятствия. В этом они и тот безволосый малыш похожи.

Присутствие кого-то в комнате заставило резко подняться с дивана.

— Кто здесь? — Константин щелкнул выключателем. — Ирина?

Видно он все-таки задремал и не слышал, как она вошла.

— Ира? Что ты…

А больше ничего спросить не успел, она метнулась от двери к нему, упала на колени, обхватила за ноги.

— Христом богом прошу, Константин Михайлович! Что хочешь сделаю!

Он с трудом оторвал её от себя, заглянул в глаза. Там боль бесконечная, но не безумие.

— Ирина, что случилось?

— Мальчика отдай мне, — выдохнула она, а слезы по щекам катятся, руки дрожат, — отдай его мне.

— Какого мальчика?

— Отказного. Я знаю, слышала! Отдай его мне, — схватила Константина за руки, порывалась целовать, бормотала сбивчиво все одно, — Я любить его буду, а за тебя бога молить. Ты можешь… можешь…

— Да что я могу?! — Константин резко отстранился, — ты с ума сошла что ли, мне такое предлагать!

Она сидела на полу раздерганная, раздавленная неизбывным горем.

— Не будет у меня деток больше, не будет…

Раскачивалась, как сомнамбула. И снова жалость к ней толкнула Константина в сердце.

Поднял, усадил женщину на диван.

— Я укол тебе сделаю сейчас, поспишь.

— Такой сделай, чтобы не просыпаться! Жить я не хочу, — тихо и спокойно сказала Ирина, — и не буду.

Константин не ответил, выбрал ампулы из застекленного шкафа, поставил Ирине внутривенно укол диазепама.

— Ложись.

Она не спорила и не плакала больше. Константин сам уложил ее, не сказать чтобы насильно, Ирина не сопротивлялась, тряпичной куклой была в его руках. Он укрыл женщину больничным одеялом, Ира тут же свернулась калачиком, подтянула колени к груди, а Константин зажег настольную лампу, погасил верхний свет и пошел в ординаторскую рыться на полке с обменными картами, у него хранились только тех женщин, которых он вел сам. Таким образом карта Лены-Кристины была у Константина, а Ирины — нет.

Приморский родильный дом еще не дошел до современных технологий, электронная отчетность, базы данных, карты рожениц — все существовало в бумажном варианте, в здоровом шкафу набитом пластмассовыми боксами, закрепленными за врачами. Неразбериха, бесконечное дублирование бумажек сводили с ума, но сейчас Константин радовался, что ничего нет в электронном виде.

Он перебирал карты и размышлял о том, что собирался совершить. По сути дела преступление, наверное, статья, если вскроется. Но Константин был уверен, что поступает правильно, эта женщина и этот малыш нужны друг другу сейчас, они погибают, в его силах спасти обоих, для этого он должен, минуя долгую и сложную систему усыновления, передать малыша Ирине. Усыновить тоже можно, но только через органы опеки, через суд, это месяца три четыре, в лучшем случае. И все это время младенец должен находиться в доме малютки. Выживет ли он там? Слишком слаб… А что с Ириной произойдет за это время? В окно шагнет, в петлю полезет, или на рельсы ляжет? И ответственность за эти две смерти будет на нем!

Вот… карта Ирины, еще не заполненная на тех страницах, где должна быть информация о родах и новорожденном. Все, что необходимо, он впишет сам, поменяет местами решения судьбы двух младенцев. Того, который мертв, необходимо кремировать, а живому сменить бирки с фамилией матери и датой родов.

Вернувшись в кабинет Константин сверил данные рожениц по группам крови, повезло — и у Лены, и у Ирины была вторая. У умершего мальчика кровь не брали, а данные по живому не занесли. Внимательно сверяя с общим журналом родов числа и время, вес, рост, предлежание.

Константин аккуратно заполнял карты, поглядывая на спящую Ирину, когда все было готово, достал из застекленного шкафа кусок медицинский клеенки, вырезал два квадратика на которых написал:

Симонова И.А.

палата 12

Мальчик

Вес 1200 гр

Рост 37 см

Роды 11 августа 20** года

Проткнул скальпелем дырочки в клеенке, продел тонкий бинт…