Портрет кавалера в голубом камзоле
Шрифт:
– Че там у тебя? – наклонился к ней бородач и протянул руку. – Дай-кось сюда…
Жюли замотала головой и замычала, будто немая, не выпуская чехла. Пальцы намертво, до побелевших суставов, вцепились в «реликвию», – единственное, что еще связывало ее с прежней жизнью, с Сатиным и их любовью. Эта любовь казалась последней спасительной соломинкой в пучине всеобщего бедствия, войны и разрухи…
– Дай! – разозлился бородатый мужик, и его рот перекосился. В углах губ выступила пена.
Он пытался вырвать у Жюли чехол
– Небось золото тама… – облизнулся второй, подступая ближе и поигрывая топором.
– А-ааа-ааа! – завопил бородач, брызгая слюной. – А-а-аааа! Отдай… отдай…
– Чертова баба…
– На тебе! На!.. На! Ах, ты…
Мешая друг другу, сопя и ругаясь, грабители набросились на бедную женщину. В пылу борьбы за чехол с неведомым содержимым они не услышали торопливых шагов по коридору, не заметили скользнувшего в комнату Сатина. Удар его сабли раскроил бородачу череп раньше, чем тот успел обернуться. Брызнула кровь. Пальцы мужика разжались, тело повалилось ничком и затихло. Огарок свечи выпал из ослабевшей руки, но не потух.
Жюли медленно сползала по стене, оседала на пол… из ее кудрей выкатилась черная капля, по виску побежал темный ручеек…
– Ты ранена? – забыв обо всем, Николай кинулся к ней, наклонился… – Жюли… Жюли! Все хорошо… Я пришел за тобой! Жюли… ты слышишь меня?..
Она не отвечала. Ее глаза остекленели и помутились. Желтый язычок пламени на полу мигнул, зашипел и погас.
– Жюли! – в наступившей темноте звал Сатин. – Жюли…
Второй грабитель, который в панике отпрянул, успел вырвать из ее рук «семейную реликвию» и, пряча чехол под армяк, попятился. Боясь нападения, он наугад махнул топором, попал во что-то мягкое и бросился вон из комнаты.
Николай не почувствовал боли, – только что-то горячее потекло по плечу, и правая рука безвольно повисла, выронив саблю. Грабитель уже опрометью несся по коридору, с шумом натыкаясь на мебель и музыкальные инструменты. Что-то разбилось… жалобно вскрикнули струны…
Сатин ничего этого не слышал. Он не собирался догонять разбойника и был озабочен только состоянием Жюли. Она почему-то не двигалась и не подавала признаков жизни.
По небритым щекам Сатина катились слезы. Плечо онемело, одна рука не слушалась. Он не мог поднять Жюли и перенести ее на кровать…
– Все будет хорошо, – словно в бреду шептал он. – Все будет хорошо… Я нашел подводу, Жюли! Мы выберемся отсюда… обещаю…
Она продолжала сидеть на полу, опираясь на стену. Ее руки похолодели. Сатин стоял на коленях и гладил Жюли по спутанным мокрым волосам. На его ладонях оставалась кровь, но он этого не видел.
– Как же так? – взывал он к далекому бесстрастному Богу. – Как же так?..
Он не понимал до конца того, что произошло. Ведь ему суждено умереть не здесь, в холодной опустевшей Москве, – а, дожив до глубокой старости, мирно окончить земной путь в собственной постели…
Глава 26
Глории опять приснился ночной сад с павильоном в виде обрушенной башни. Романтический дух этого сооружения поддерживали рыцари в блестящих латах, с перьями на шлемах, их ловкие пажи и дамы в средневековых нарядах…
Необычная публика прогуливалась вокруг башни, вела неторопливые беседы, из которых нельзя было разобрать ни слова…
Глория наблюдала за ними из зарослей лавровишни, оставаясь незамеченной. Пышную процессию замыкала странная пара, – надменная императрица и уродливый карлик с лицом принца.
Карлик показался Глории знакомым. «Где я могла его видеть?» – гадала она, прислушиваясь, не долетит ли до нее хоть фраза из их разговора.
На императрице переливались всеми оттенками золота платье и головной убор царицы Верхнего и Нижнего Египта.
«Да это же Клеопатра!» – осенило Глорию. Она навострила уши и удвоила внимание. Любые слова из уст Клеопатры или ее безобразного спутника могли послужить для нее откровением.
– Ничего нельзя изменить… – донеслось до нее. – Даже когда знаешь…
– В этом весь фокус! – захихикал карлик.
Цветы лавровишни казались голубыми в свете луны.
Ночь рассыпалась над садом тысячей звезд. Вечный обман красок и химера времени…
Клеопатра смеялась, глядя на потешные ужимки карлика. Она купалась в бессмертии, как ночные цветы купались в лунных лучах…
– Ничего… нельзя… изменить… – повторяло за ней многоголосое эхо.
Глория зажала уши ладонями. Ей не хотелось этого слышать. Она побежала прочь от башни… камни с грохотом катились за ней по темным аллеям сада…
Рыцари, пажи и прекрасные дамы смеялись и показывали на нее пальцами… Они не должны были так себя вести!
Глория бежала все быстрее и быстрее, пока не выдохлась…
Открыв глаза, она очутилась в лесу. Дамы скакали верхом на лошадях… над зеленой рощей вставало солнце… свора гончих резвилась на поляне…
«Русалочья охота!» – узнала Глория и… окончательно проснулась. О-ооо! Как же саднит в груди… и не хватает дыхания…
Она вспомнила, что в гостевой комнате спит Роман. Теперь ей предстоит сложный разговор с Колбиным. Тому вряд ли понравится, что начальник охраны не вышел на работу.
Глория ощущала себя уставшей и разбитой. Она со стоном села и взглянула на часы. Ого! Десять утра. При всем желании Роман не успеет к началу рабочего дня. Потому что день уже в разгаре.
Санта, вероятно, заждался ее к завтраку. Но деликатно помалкивает, не тревожит сон хозяйки. Легли они с Лавровым под утро, – разошлись по комнатам и едва закрыли глаза, как за окнами забрезжил рассвет. Впрочем, чего вдруг она расписывается за начальника охраны? Может, он вообще глаз не сомкнул.
В голове у Глории полная сумятица: ни одной стоящей идеи по поводу дальнейшего расследования смерти актрис зубовского театра. Лавров тоже не дал толкового предложения. Он винит себя в том, что не смог предотвратить гибель Бузеевой. Совсем упал духом.
– Ничего нельзя изменить… – повторила она слова из сна.
Неужели все так безысходно? А в чем же тогда заключается ее миссия? В бесполезном наблюдении? В поисках убийцы? Должна ли она брать на себя роль судьи?..
Санта приготовил на завтрак яичницу и гренки с малиновым джемом. На столе дымились чашки с крепким кофе.