Портрет кавалера в голубом камзоле
Шрифт:
– Зачем же вы тогда залили картину кислотой?
Улыбка слетела с губ банкира, глаза стали колючими.
– На всякий случай. Слава Богу, я не успел рассмотреть ни кавалера, ни перстня на его пальце. Надеюсь, проклятие рода Сатиных меня не коснется… и я, наконец, смогу жить, как все обычные люди.
В его голосе прозвучали скорее сомнения, чем уверенность…
Заключение
После трагической развязки в Летниках Глорию неудержимо влекло в Останкинское имение Шереметевых.
На фоне пасмурного зимнего неба дворец
Шел мелкий снежок. Музей был закрыт для посещений. Глория побродила по берегу покрытого льдом пруда, представляя, как по его глади плавали нарядные лодки с разодетыми дамами и кавалерами, как ночью отражались в его черном зеркале огненные фейерверки…
Где-то здесь, в исчезнувшем парке или в гулких залах господского дома, все еще витает дух загадочного перстня и его не менее загадочного хозяина.
Быть может, где-то в музейных запасниках пылится еще один портрет молодого человека в голубом камзоле. Существуют не только перстни, но и полотна, которые в огне не горят и в воде не тонут…
Такого же мнения придерживался и карлик. Он ясно дал ей понять, что поиски перстня на этом не закончатся, равно как и гибельное стремление людей заглянуть в глаза собственной смерти…
– Ну, где ты пропадаешь? – спросила она запыхавшегося Лаврова, который спешил ей навстречу.
– Колбин завалил делами, продыху не дает…
– Ты говорил с Митиным?
– Да… он умоляет меня убедить Тамару, что убийца – Зубов. Благо, тот изложил свои признания не только в устной, но и в письменной форме.
– Чтобы ни у кого не осталось сомнений: он тот, «кто волею своей все оборвал, кто обуздал случайность», – добавила Глория. – Знаешь, Зубов не кривил душой, когда говорил, что сам накажет убийцу. В тот момент он уже задумал покончить с собой.
– Искусство – страшная сила. Я начинаю понимать Шанкину, которой становилось плохо в картинных галереях.
– Вижу, эта история пошла тебе на пользу, – засмеялась Глория. – Что Тамара? Простила своего ухажера?
– Нет. Она и слышать о нем не хочет…
Митин, в надежде привлечь внимание Тамары Наримовой, перестарался с ролью убийцы. Он клялся и божился, что все сочинял на ходу и про аварию сболтнул ради пущего эффекта. Угадал случайно, по наитию! Пораженная подобным перевоплощением, женщина заподозрила в нем скрытые задатки маньяка. Кроме того, актриса не могла простить Митину, что он заглянул в темные уголки ее души, где прятались злоба и зависть к чужому счастью. Хотя счастье-то оказалось призрачным. Теперь Тамара не желала бы оказаться на месте бывшей примы бывшего театра…
Труппу распустили. Режиссер Канавкин ушел на преподавательскую работу. Актеры устраивались, кто куда… Наримова собиралась уезжать из Москвы. Митин пытался оправдаться перед ней и загладить свою оплошность любыми способами. Роль убийцы получилась у него куда лучше, чем роль влюбленного.
Лавров ему сочувствовал. Он сам терялся в догадках, как покорить сердце
Глории, и порой готов был на отчаянный шаг. Он смотрел на ее профиль, на мокрые от падающего снега колечки волос, изнывая от желания взять ее под руку и не смея сделать этого.– Знаешь, что я прочитала в тетради Сатина? Оказывается, масоны считали перстень со знаком Мироздания одним из самых могущественных мистических реликвий. И тоже охотились за ним.
– К черту перстень! – взвился начальник охраны. – Давай просто пройдемся, подышим воздухом. Поговорим, наконец!
– Так я же и говорю…
Она поскользнулась. Лавров обрадовался поводу подхватить ее под локоть и сразу ощутил жар в груди и быстрые, сильные удары пульса.
– …в тетради написано, что будто бы Максим Геппенер приобрел по случаю у скупщика краденых драгоценностей на Хитровом рынке некий перстень, – продолжала она. – С красным камнем и каким-то знаком…
«Пусть говорит о чем угодно, лишь бы позволяла быть рядом с ней, – смирился Лавров. – Лишь бы слышать ее голос… вдыхать запах ее духов…»
У него закружилась голова. Не то от слов Глории, не то от ее близости.
– Кто такой Геппенер?
– Архитектор немецкого происхождения, который строил в Москве водонапорные башни и прочие коммунальные сооружения, – объяснила она. – Он проектировал здания в духе средневековых рыцарских замков и наполнял их тайнами. Прятал в стенах или в полу магические артефакты. Геппенера считали масоном: он якобы посещал ложу «Астрея»…
– И что? – насторожился Лавров.
– Некоторые его творения сохранились до наших дней. Например, здание бывшего Московского промышленного училища на Миусской площади. Оно до сих пор является учебным заведением. Там находится РХТУ имени Менделеева. Существует легенда, что именно там, в полу верхней площадки парадной лестницы, замурован перстень со знаком Мироздания… под изображением восьмиугольника из красного мрамора. Сатин не раз ходил туда, разглядывал «Звезду Саваофа» и пытался уловить флюиды перстня…
– Ну и как? Уловил?
– Не знаю. Надо у него спросить.
– Боюсь, он нам уже сказал все, что считал нужным.
Они прогуливались вдоль застывшего в снегу Останкинского дворца. Деревья в инее и зеленые купола церкви казались декорацией к сентиментальной любовной драме.
Глория задумалась о бывших обитателях усадьбы. Почему богатейший, знатнейший вельможа женился на крепостной, больной дочери горбатого кузнеца? Она даже не могла подарить ему наследника. Это чудо, что на последнем году жизни Прасковья все же родила Шереметеву сына… Словно этот неисполненный долг только и держал ее на свете.
Что это? Любовь? Страсть? Безумие? Колдовство? Была ли Прасковья Жемчугова совершенством, идеалом? Для остальных – нет. Для графа – да. Они любили друг друга, но счастье оказалось мимолетным. А что не мимолетно?
– Счастье – недостижимый мираж, – вдруг сказала Глория. – Его ищут, но не находят. Почти как перстень со знаком Мироздания.
– Я не согласен! – возразил Лавров.
Она угадала то, о чем он умолчал. И улыбнулась:
– Давно хотел спросить… ты с самого начала знала?