После войны

Содержимое магазина лишь подтверждало эту циничную точку зрения. Непроницаемой для взглядов витриной британцы прикрывали не роскошь, не богатство, а их отсутствие. Привелись немцам заглянуть сюда и увидеть предлагаемый ассортимент, они немало удивились бы его скудости и, возможно, задумались о том, как может управлять ими страна, которая едва кормит себя саму.

– С этим магазином меня примиряет только одно: я знаю, что выбор здесь лучше, чем у моей сестры в Ист-Шине. В Англии сейчас даже хлеб по карточкам. Ты можешь этому поверить? Карточки на хлеб! Этого даже в войну не было!

Чего здесь было много, так это джина. Целая стена: «Гордон’с», «Лондон драй», «Бут’с». Присутствие знакомых марок вселяло уверенность; проблемы, преследующие прочие отрасли, похоже, обошли стороной производителей алкоголя. Судя по всему, проверенные временем напитки били из земли, подобно нефти. С ними проблем не было. Джин, как прекрасно знал каждый комиссар, генерал и комендант, способен скрасить жизнь даже на самом унылом аванпосте и поднять дух самым отчаявшимся слугам империи.

Именно к полкам с джином и направилась миссис Бернэм в первую очередь.

– Кит жалуется, что без тоника у него вкус парафина, но, как говорится, бедняки не выбирают. Одному богу известно, когда еще мы попробуем тоник. Но пока есть вермут, будем пить джин с ним. Пока есть «Ангостура биттерс», будет розовый джин, и, конечно, если есть апельсиновый сквош, то будет и джин с апельсиновым соком! Так что жаловаться не приходится. Продержимся, а там и парни с тоником появятся. А до тех пор будем изобретать. Посмотри, как все дешево! Четыре шиллинга за бутылку! Они же явно хотят, чтобы мы все тут упились. Что ж, пойдем им навстречу. Кроме того, думаю, губернаторской жене пора бы приступить к своим общественным обязанностям. – С этими словами миссис Бернэм схватила за горлышко четыре бутылки и опустила их в сумку.

В магазине никто даже не пытался выложить товары покраше. Продукты и напитки просто стояли рядами в ящиках. На Рэйчел подобное убожество подействовало, как ни странно, успокаивающе. Ей никогда, в общем-то, не нравилось ходить по магазинам, а здесь процесс был предельно упрощен: в одном ряду лишь один продукт. В этом было что-то футуристическое. Как и в том, что расплачивались за покупки купонами или восьмиугольными «монетами» из картона, что только усиливало ощущение неправдобности.

Между тем в торговом зале царила атмосфера едва прикрытой истерии. Некоторые из женщин разоделись так, словно отправились в театр. Сама Рэйчел тоже постаралась принарядиться, облачившись в костюм-двойку, чуть более щеголеватый, чем того требовала ситуация, дополнив его нейлоновыми чулками, капелькой парфюма и гигиенической пудрой, но все равно чувствовала она себя не в своей тарелке, причем не из-за дискомфорта и даже не из-за «фрагментации личности» – этот диагноз поставил доктор Мейфилд. Просто магазины всегда выбивали ее из колеи.

– Готова ко второму этажу?

Миссис Бернэм увлекла Рэйчел к лифту, перемещавшему покупателей из «Продуктов и напитков» на первом этаже в «Одежду и игрушки» на втором. Это был просто подъемник с открытой платформой. Ничего подобного Рэйчел прежде не видела и замешкалась, испугавшись, что оступится и окажется на «ничейной территории» – между лифтом, уже начавшим движение вверх, и площадкой перед ним. Мальчик, стоявший с ней рядом, катал по ладони игрушечную машинку «динки».

– Красивая у тебя машинка. Откуда она у тебя?

– Оттуда, сверху. Это «лагонда туэрер». – Мальчик поднял машинку, чтобы Рэйчел рассмотрела ее получше. – А сегодня у меня будет еще «авто юнион гран-при». У них здесь всегда новые модели.

За все утро Рэйчел впервые вспомнила об Эдмунде, оставшемся дома заниматься с худым как скелет и немного устрашающим герром Кенигом, и укорила себя за невнимание. В последнее время она слишком небрежна с сыном, и пусть внутренний голос и пытался уверить, будто предоставленная свобода вполне компенсирует Эдмунду нехватку тепла и заботы, Рэйчел понимала, что слишком отдалилась от сына и, если так будет продолжаться, может потерять его. На втором этаже она купила игрушечный автомобильчик и почти бегом вернулась на улицу к ожидавшей их машине.

– Осторожнее, тут скользко! – предупредила миссис Бернэм. – Лучше сядь с другой стороны!

Рэйчел передала Эриху тяжелый бумажный пакет, набитый бутылками джина и виски и сигаретами, но подарок для Эдмунда оставила у себя.

– Не хочешь заглянуть в «Карлайл-клаб»? Выпить кофе? Прихватить свежий номер «Вумен’с оун»?

– Вообще-то я хотела бы поскорее вернуться… домой, – сказала Рэйчел и сама удивилась, что употребила именно это слово.

– Хорошо. Давай посмотрим твой дворец.

Проезжая мимо вокзала Даммтор, они снова увидели немок с плакатами, образовавших подобие воронки, в которую затягивало каждого мужчину, сошедшего с поезда, – женщины вытягивали шеи, вертели головами, высматривая, не их ли пропавший плывет в хлынувшей из поезда реке. Рэйчел увидела, как какой-то мужчина вдруг рванулся вперед и обнял одну из женщин, потом упал на колени и поцеловал висевшее у нее на шее фото. Выпрямившись, он подхватил женщину на руки и закружился вместе с ней.

– Смотри вперед!

Миссис Бернэм ошибалась, если думала, что подруга вот-вот поддастся непатриотическому сочувствию. Никаким состраданием здесь и не пахло – Рэйчел испытывала самую обыкновенную женскую зависть. Зависть к этой воссоединившейся и самозабвенно кружащейся паре. Если бы Льюис пропал без вести, вышла бы она с плакатом на шее, чтобы часами стоять у железнодорожной станции под холодным ветром и ждать? Может быть, и нет.

– Ich heisse Edmund. Ich bin englisch.

– Englander [39] , – мягко поправил Скелет.

39

Меня зовут Эдмунд. Я английский.

Англичанин.

– Englander. Ich heisse Edmund. Ich bin Englander [40] .

– Классный у тебя акцент.

Скелета била дрожь, и он, чтобы скрыть ее, постоянно потирал ладони и сцеплял пальцы, как делают священники. Эдмунд видел старика насквозь, но из уважения и сочувствия притворялся, что не замечает парафинового запаха разложения. Хотя в комнате и в доме было тепло – как в любом британском доме Гамбурга, – Кениг весь урок просидел в пальто, словно старался сохранить тепло на потом или, может быть, растопить засевший где-то глубоко кусочек льда. Несколько раз он тайком поглядывал на кекс и стакан молока, которые принесла ему Хайке. Обычно она делала это после урока, но сегодня принесла раньше и оставила на столе, и Кениг явно страдал, поглядывая на угощение.

40

Англичанин. Меня зовут Эдмунд. Я – англичанин.

– Хотите съесть кекс сейчас? – спросил Эдмунд. – Kuchen?

– Господи, да, – прошептал старик по-немецки. Потом, уже громче, добавил по-английски: – Спасибо.

Эдмунд встал, взял стакан с молоком и тарелку с кексом и поставил перед учителем. Герр Кениг тут же схватил стакан и осушил его в несколько глотков, не пролив ни капли. Потом поставил стакан, деликатно облизал испачканные усы и принялся за кекс. Съев его, старик опустил указательный палец в стакан, стер молочные капли и провел пальцем по тарелке, собирая крошки, как собирают магнитом железные опилки. Тарелка после этого засияла, точно вылизанная собакой.