Последние каникулы, Шаровая молния

Машка царила в семье. Если в Вадике с самого детства проглядывали черты характеров и отца и мамы, но больше матери, то Машкин характер, казалось, не имел в семье аналогов.

Еще на четвертом курсе, рисуя в кружке на кафедре неврологии свое генеалогическое древо и собирая оставшиеся в памяти родни сведения о пристрастиях предков, Вадик был весьма заинтересован: все укладывалось в схему, даже определился внутрисемейный круг профессий, но Машка выпадала из него. Разгадку ему принес разговор с мамой. Вадик всегда полагался на ее серьезные и четкие заключения кристаллографа. Она сказала:

– Машка! Это же вылитый отец! Тот отец, который не состоялся из-за трудного детства. Прозрачность и твердость, Алмаз. Только отец без блеска, а Машка с блеском.

Вадик знал, что отец подростком ушел на войну, работал в госпитале, потом окончил Военно-медицинскую академию, одним из первых изучал лучевую болезнь, стал признанным авторитетом, но не хватало ему чего-то, чтобы легко написать диссертацию, оказаться на виду... Поэтому он обиделся за отца, когда мама сказала "без блеска", и спросил:

– А я?

– А что -ты? Ты - внушаемый, как и большинство, мужчин,- лукаво улыбнулась мама.- Я тебе не скажу. Ну, чтобы тебе не была завидно... пока ты у нас, мм-м... гранит. Основательность, твердость!.. Ну, что ты, Вадик!-Мама обняла его.- Все эти сравнения - чушь! Не переживай, сыночек! Ты тоже способный, умный... Но послушай! Есть граниты, которые несут золото. Маленькие частички. И все главное золото мира - не самородки, а эти маленькие кусочки, пылинки, зернышки. А золотом платят за все- и за алмазы тоже. Ты тот самый гранит.

"Но" - осталось. И каждый раз, сравнивая себя с сестрой, оглядываясь на отца, маму, Вадик спотыкался об это "но".

Однажды он спросил:

– Мам, как ты думаешь, отец счастлив?

– А что такое счастье, сыночек? Если счастье - это равновесие в жизни, самоуважение, которое опирается на весь мир: на чувство безопасности, на любовь, на здоровье, на чистую совесть - то да, он счастлив. Но почему ты меня спрашиваешь об этом, спроси папу!

– Но ведь ты его жена и, наверно, знаешь его лучше, чем все другие?

– Нет, Вадик, жена и муж знают друг друга только с той стороны, которая обращена к супругу или супруге. Все никто не знает. Даже я не все знаю о тебе и Машке. К сожалению. Вот, например, почему она так зверски рвет все свои черновики, почему они ей мешают? Может быть, им со временем цены не будет. И почему ты ревностно бережешь свои?

– Просто Машка талантливая и уверена, что сможет повторить, даже улучшить, а я нет.

– Нет, сыночек. Это модель того, как вы будете жить,- вот чего я боюсь. Почему? Не знаю уж как, но наградили мы с отцом вас аналитическими качествами - не будете вы воспринимать жизнь просто, к сожалению. Одна будет ценить только мгновения прозрения, откровения, другой - не скажу... Подумай сам.

– ...Машка!
– шепнул Вадик. И, дождавшись сонного "А?", признался: - Я что-то в современных девушках ничего не понимаю.

– Нормально!
– отозвалась Машка.
– Спи, братан, спокойно.

Рано, очень рано вставал комиссар и шел на кухню растапливать остывшую от сырости печь. А Вадик, мучимый бессонницей, засыпал.

...Подняться утром под равномерный шелест дождя и ритмичные глухие удары о пол просочившихся сквозь потолок мутных капель, слышать сонную, глухую возню ребят, кашель и позевывания, отворить разбухшую дверь и открыть взгляду равномерное серое небо, низкое и влажное, а справа - весь горизонт занимает серая блескучая под редким солнцем вода. Только над трубой кухни ветер качает сизый дым.

– Завтракать!
– кричит Оля и бьет железной кружкой по крышке кастрюли.

Вадик заторопился умываться. В столовую он зашёл последним - процедура снятия пробы отпала как-то сама по себе после возвращения ив Москвы, когда командир накинулся на него во время обеда при всех за опоздание, за испорченные отношения с Верой-продавщицей, за нахлебничество. Он так и сказал: "Пока мы на стройке уродуемся, этот жрет, спит и..." - Он все-таки не рискнул договорить, но Оля покраснела. Вадик тогда встал и громко сказал: "Я врач. А не строитель. Вы меня кормите, я готов вас лечить. Все!" Когда он вышел, в столовой была тишина. Вечером около него, сидевшего на обрыве, неслышно возник Сережа-комиссар, опустился рядом на корточки, помолчал. Вадик, обиженно глядя прямо перед собой на растворяющийся в сумерках закат, ждал от Сережи каких-то объяснений, слов, может быть, даже сочувствия, но комиссар, так ничего и не сказав, отошел...

...Вадик взял у Тани (с улыбкой сказавшей "Доброе утро, ешьте на здоровье!") тарелку с кашей и котлетой, машинально отметил, что размер котлеты опять уменьшился, и тут его окликнул командир.

– Зайди!

Ко всему готовый, Вадик вошел в столовую, увидел весь отряд в сборе. Командир нетерпеливым жестом позвал его за стол, где сидел штаб отряда.

– Вчера случилось ЧП. Все знают об этом. Нарушение сухого закона. Наказание - отчисление из отряда. Но, раз это касается Вовика, нашего трудновоспитуемого, то решайте вы, весь отряд.

Комиссар поерзал на скамейке, с трудом выдавил из себя:

– Хуже всего то, что пили не на свои, а на деньги Вовика.

– А мои деньги не хуже ваших!
– выкрикнул Вовик, открывая фиксу.- Мне мамаша прислала. Показать квитанцию?

– На первый раз простить надо,- подал голос Витя-завхоз.

– Тебе слова не дано, ты сам пил,- отрезал комиссар.

Ребята молчали. Потом кто-то выдохнул:

– Дождь какой!

– Что решим?- поднялся командир.- Отчислим?

– Если отчислим - пятно на отряде,- сказал Игорек многозначительно.- Это стратегически неверно.

– Оставим!
– загалдели ребята.

На этом собрание и закончилось.

После завтрака часть ребят осталась в столовой играть в шашки, читать; в углу вокруг Вовика сели играть в карты, а Вадик завернулся в громадный брезентовый дождевик дяди Саши, надел сапоги и с удочками пошел ловить рыбу - удочки он привез с собой из Москвы. Он часто уходил по берегу далеко, к развалинам церкви, и там, в глубокой нише под обрывом, усевшись на гладкий ствол мертвого дерева, читал, дремал. Клева не было.

А в книге, которую он читал, были такие слова:

"...Тяжкое бремя соскользнуло с моей души. Я больше не нес на себе роковой ответственности за все, что бы ни случилось на свете. ...Я почувствовал себя впервые человеком, объем ответственности которого ограничен какими-то рамками".

Иногда за ним сюда прибегала Таня, он принимал пациентов или осматривал кого-нибудь на дому; тогда появлялась работа - возникала потребность идти к больному на следующий день. Был профессионально интересный случай: цепной пес, ростом с теленка, искусал, изрезал зубами пьяного гостя хозяина, хлопот хватило на целый день - надо было звонить в район, связываться с санэпидемстанцией, следить за пациентом, менять повязки...