Последние каникулы, Шаровая молния

– Перестань!
– говорил ему Вадик (они сдружились, выяснили, что окончили один и тот же институт, оба учились у Тишина, почти одновременно женились и обожают своих детей).- Не привыкай к нему.

– Брось!
– отмахивался Кузьмин.- Не делай из больницы тюрьмы. У парнишки ни одной родной души поблизости нет, от вас он только боль терпит, хоть я ему отдушиной буду.

– Привыкать к такому больному опасно,- обронил однажды Вадик.

К другим ребятам приезжали родители или приходили родственники, а Олежка ждал только приходов Кузьмина. Но встал вопрос о его выписке из клиники - обследование закончилось.

– С чем мы его отпустим?
– спросил Вадик своих врачей ^и покосился на Кузьмина.

Кузьмин вернулся домой, взял на руки маленькую свою нежность, свет-солнце Анюточку, и весь вечер играл с ней. ("Вот он, шанс, когда еще будет? Ну?" - закрыв глаза, спросил совета у Коломенской.)

– Папк, спой!
– попросила Анюточка, устраиваясь у него на коленях и прикладывая ладошку к его щеке.

Срываясь, на слезе беря высокие ноты, Кузьмин запел: "Спят усталые игрушки..." Он уложил ее в кроватку и, напрягаясь всей душой, попросил- у кого?
– если что-нибудь... то со мной, а не с ней, со мной!

Он пришел в кабинет Маньяка, выложил на стол свои материалы, ампулы с живой водой: "Вот!"

– Вы ведь у Коломенской работали, да?
– щурясь, спросил Маньяк.

– Работал. Провалил ее "включения", слышали?

– К нам набивался один энтузиаст...-Кузьмин назвал фамилию Федора.
– Этот самый. С вашей методикой.

– Ну, и что же вы?

– Шеф ему сказал: "Гусь свинье не товарищ!" - со смехом ответил Маньяк, обнаруживая осведомленность.- Он у нас чистюля. Пойдемте к нему?

Последние дни Наташа с тревогой наблюдала за Кузьминым, а в этот вечер, поправляя сбившиеся подушки, не сдержалась:

– Что с тобой делается-то?

– Новая дорога, Натк,- утыкаясь ей в шею носом, шепнул Кузьмин.
– Длинная - ох, ноги собьешь!

– Господи, твоя воля! Когда же ты успокоишься?
– Она обняла его, утешая, укрепляя, воздвигая.

Олежка, слегка напуганный скоплением народа вокруг кровати, только поморщился, когда толстая игла скользнула в его вену. "Это большая капельница?- спросил он у Кузьмина, откидывая голову на подушке, чтобы видеть его лицо.- Что это, глюкоза?"– "Нет, профессор,- отозвался Вадик, нажимая ему на нос,-би-бип! Это такая водичка, живая". Маньяк теребил пуговицу на халате.

Капельницу отсоединили. "Как ты себя чувствуешь?"- спросил Кузьмин.- "Нормально! Дядя Андрей, сыграем в шашки? Только чура! Не поддаваться!"

14

Кузьмин выбежал на эту полянку насквозь вымокший, простуженный и задыхающийся; остановился, обессилено сронил на полеглую осеннюю траву рюкзак и повалился на него.

Отдышусь, подумал он, прикрывая глаза и подставляя лицо мелко брызгающему дождю; почувствовал, как, покачиваясь, под ним медленно вращается земля. Он огляделся. Серенький кривой стожок показался спасительным островом.

Он поднялся и, раскачиваясь, пошел к нему; зарыл руки в его жесткую скользкую поверхность, догребаясь до сухого сена, обрушил вниз, себе под ноги, всю эту слипшуюся кору и, чувствуя немеющей спиной обступающий холод, заторопился, стал рыться в стожке, как -зверь. Обдирая лицо, повалился в маленькую нишу, кряхтя подобрал и уместил ноги.

Сначала по животу и спине драл озноб. Температура поднимается, понял он. Вот отчего так колотится сердце.

Он скосил глаза на рюкзак, лежавший мятым незаметным комом на пожухлой траве, и пожалел, что не оставил себе на сегодня водки. Незаметно он задремал, а когда очнулся, почувствовал едкий вкус во рту, хотел сплюнуть, но, глубоко вздохнув, охнул - так сильно ударила в бока боль. Потом боль разлилась в голове, и стали мерзнуть ноги. Он пошевелил ими-живые...

В параличной неподвижности, обсыпанный сеном, он согрелся: сделалось тепло, даже душно, но перед глазами все расплылось. Заходилось сердце, разрывая грудь.

Проснулся он в сумерках, задохнувшись - верхний край ниши обрушился, и он, как в коконе, сжатый со всех сторон сеном, стал задыхаться. В панике разбрасывая руки и ноги, он пробился наружу.

Густеющая серая пелена, поднимавшаяся от земли, затягивала, душила стожок, закладывала уши. Он испуганно потыкал рукой, ощутил льющийся неслышный дождь. Потом, сквозь вату в ушах, едва расслышал его шелестение снаружи стожка ив сене. До лица постепенно дошла сырая прохлада, и, успокоенный, он расслабился.

Надо ночь перебиться, а утром идти искать какой-нибудь ориентир-просеку, линию связи или еще что-нибудь, медленно подумал он. Спи, уговаривал он себя, спи, включатся инстинкты, и ты выберешься.

Но сон не шел. Значит, подумал он, не нужно спать, значит, надо о чем-нибудь думать, вспоминать что-нибудь нежное, теплое и хорошее, но не дом, не мою крепость, где играет сейчас моя аккуратная девочка с ясными глазами.

Он перевалился на бок, едва не выпав из ниши, и сразу же почувствовал боль в боку. Плеврит, понял он.

Поднял руку и, задевая потолок своей норы, притащил ее к лицу. Оно горело, и двухдневная щетина ощущалась, как сквозь перчатку. Неловко нащупал пульс, сосчитал его, сбиваясь несколько раз. Циферблат часов горел ярко и ровно. Секундной стрелки он не видел, хотел отмерить время по движению минутной, но рука уже устала, онемела, упала.

Какой я длинный, подумал он, не ощущая ног - они вытягивались куда-то за стожок, растворялись в темноте. Почему им не холодно? Пять часов еще до рассвета, сосчитал он. Постой, какое же сегодня число? Удивился: зачем мне это? И возразил себе- значит, нужно. Вчера, да, день назад, я подумал о сегодняшнем дне.

Чей-то день рождения?

Он напрягся. А-а, вспомнил медлительно. Я смотрел на звезды и подумал о гороскопе. Герасименко привез из Японии свой гороскоп и биоритмы. Я засмеялся, напомнил им всем: "Человек умирает близ даты рождения". Вот оно. А ты - хитрая машинка, мозг, сознание, с придыханием сказал он про себя. Плоть моя страдает, а ты сам по себе.

А может быть, тебе это неинтересно? Что же сейчас общается со мной-часть тебя, обращенная ко мне,- душа? Или ты сам со мной играешь, нет, сам с собой! Ты ведь не спишь никогда, все что-то варишь, а утром подсовываешь мне готовую программу поведения. Внушаешь мне, что ты - сознание! А под ним, машинкой,- темная пещера, мрак клубка инстинктов. И мягкая интуиция, кошка черная. Ночь - самое время жалить и кусаться. Ничего себе название - "подсознание"! Что, боишься сдохнуть? Будоражишься! Ну, давай, дам тебе волю, действуй!