Последние каникулы, Шаровая молния

Однажды в воскресенье они всей семьей съездили за город, под Рузу. Наслушавшись в свое время рассказов Кириллова и Вадика, он захватил с собой наивное удилище с пробковым поплавком. Ему повезло- был клев, и он пристрастился к рыбалке. К осени он стал законченным рыболовом: обзавелся снаряжением, читал специальный журнал и не хвастался на работе добычливыми местами.

Эти еженедельные вылазки как будто измучили Наташу (убедившись, что он отвлекся, что здесь у него, часами сидящего с удочками, не бывает того страшного опрокинутого лица, и угадав его желание), она стала отпускать его, терпя страх до той минуты, пока не узнавала его шаги от лифта к двери.

А он, разложив тихий костерок, валялся на бережке и, всегда мало надеясь на удачу, варил брикетную кашу; и, будь то дождь или солнце, возвращался домой хоть чуть-чуть, но распрямившимся. Он не признавался, что там, особенно если на его глазах менялась погода, вдруг поднимался мощный, порывами ветер, находили клубящиеся тучи и проливной дождь зло лупил по равнодушной земле или, наоборот, ненастье сменялось откровенной, щемящей, предзакатной розовой ясностью, в поднимающемся с земли тумане наплывали тончайшие запахи, и тихо расправлялась трава,- там, отторгая что-то изначальное и нежное, в нем поднималась целительная боль и сладко мучила его. Он подчинялся ей, и она, как музыка, уводила его - в мечты, к мудрости всепонимания. Там спланировалась новая программа исследований - лабораторных, безопасных, однозначных по результатам. И там он догадался о значении РНК, внезапно и верно: зачерпывал котелком воду из реки и замер - будто упала пелена и он у в и д е л.

...Наташа позвонила ему на работу, прочитала телеграмму от Любочки.

Он бросился к Герасименко, вызвал его из кабинета в коридор:

– Умерла Коломенская!..

– Все,- скривился Герасименко, вздохнул.
– Все, Кузьмин! Можно ставить точку. Поздравляю!

– С чем?
– ахнул Кузьмин и едва не взял тучного Герасименко за лацканы пиджака.

– Ладно-ладно!..- Герасименко похлопал Кузьмина по плечу. В хитрых его глазах ничего нельзя было прочесть.- Мы все знаем о ваших заслугах.

– О каких заслугах? Вы на что намекаете?
– закричал Кузьмин. В конце коридора мелькнуло знакомое лицо и спряталось. Открылась соседняя дверь и захлопнулась...

– Доказали псевдонаучность ее направления.

– Будь я проклят!
– сказал Кузьмин сквозь зубы, ударил кулаком по стене.- Будь я проклят!..

– Поедете на похороны?
– с любопытством спросил Герасименко.

– Я порядочный человек,- сказал Кузьмин.- Я и речь скажу. Если слово дадут.

...Было холодно, все время начинал сыпать мелкий дождь; все дорожки на кладбище были в грязь истоптаны. На ветках лип сидело множество ворон и наблюдало за копошившейся внизу толпой. Когда бухнули колокола на маленькой церквушке, вороны даже не взлетели. Они закаркали, засуетились, едва лишь толпа отхлынула от могилы, заваленной венками, и все- поднимали головы, потому что всем, как и Кузьмину, казалось, что в этом карканье слышатся издевательски-радостные нотки.

Поминки были в большом доме покойной.

Любочка, отозвав Кузьмина на кухню, сказала:

– Я не говорила ей и то письмо не показала.- Она вернула Кузьмину распечатанный конверт с измятым письмом. Любочка была так худа в черном,, мешковатом платье...

– Спасибо тебе,- тихо говорил Кузьмин.- Что же будет, Любочка? Хочешь, я поговорю, перейдешь к Кириллову?
– Он вглядывался в ее лицо.

– Что я там делать буду, Андрей Васильевич?- сказала Любочка.- Я же на подхвате была.- Она помолчала.
– Она уж пожалела об этом...

– Что же ты будешь делать?
– спросил Кузьмин, беря ее руки.- Будешь продолжать? Не надо.

– Я знаю,- кивнула Любочка.- Жалко только, что мы надеялись. Много народа пришло, правда? И Федор из Москвы с кем-то приехал...

Кузьмин догадался - в толпе он видел энергично скорбящего товарища Н.

– Я вам все испортил...
– Кузьмин отвел глаза.- Но знаешь, эта РНК...

– Что вы, Андрей Васильевич, не надо.- Любочка наконец посмотрела на него, и он ладонями почувствовал вступившее в ее руки тепло.-...Как вы?

– шепотом спросила она. В ее зеленых незаплаканных глазах была открытая любовь, и только. Она развязала черный платок, взяла его в руку.

– Я в порядке,- кашлянув, сказал Кузьмин.

На кухню вошла измученная Актриса; ее строгое лицо было по-бабьи мягким, кротким, может быть, из-за такого же черного платка, что и у Любочки. Она брезгливо отстранилась, когда Кузьмин потянулся к ней рукой.

– Воркует?
– с усмешкой спросила она, не глядя на отшатнувшегося Кузьмина.

– За что же ты его так!
– вдруг заплакала Любочка, содрогаясь худенькими плечиками, и черный платок упал на пол.- Сегодня! Она простила, она! А ты не можешь... Ну что он такого сделал?

– Перестань!
– Актриса обняла Любочку, ладонью вытерла ей лицо.- Не плачь над ним, плачь над ней. Почему ты над ней не плачешь?
– спросила она, ужасаясь.- Расскажи ему все, ну, расскажи! Или я расскажу! Говори!

– Я читала ей ваши письма,- захлебываясь, из-за спины Актрисы говорила Любочка.- Да, писала их и читала. Она улыбалась, да!-торопливо, убежденно бормотала Любочка.

– О-о-о!-воскликнула Актриса, повернулась лицом к Кузьмину, и ярость вспыхнула в ее глазах.- Он не понимает! Не понимаете? Перечеркнуть все- все!-о чем она мечтала. И умыть руки!.. Он разочаровался!.. Это... Я...- сказала она, приближаясь в Кузьмину,- я жива! И останусь жить, чтобы быть вам укором, напоминанием, проклятьем! Вы ударили ее последний - значит, она умерла из-за вас! Как называется ваша роль? Только это была не роль!

– Ну, замолчи же!
– разрыдалась Любочка и встала между ними, прижимаясь к Кузьмину спиной.- Не слушайте ее, Андрей Васильевич! Она умерла спокойной, да! Почему вам надо взять этот груз на себя?.. Ну, скажи, почему ему?
– спросила она Актрису звонко.

– И вправду,- вдруг успокаиваясь, сказала Актриса.- Почему?

Но еще мгновением раньше вокруг них что-то изменилось. Они оглянулись на дверь-там, привалясь плечом к косяку, стояла Наташа и незнакомой глубины взглядом смотрела на Актрису и Любочку,- и они притихли.

– Идем, Любаша,- со вздохом сказала Актриса.- Надо начинать. Все собрались.

Любочка подняла с пола платок и покорно пошла за ней, мимо непосторонившейся Наташи. Кузьмин усмехнулся белыми губами: "Спасла?"

...За столом было тесно. Он сидел с краю, один: Наташа помогала женщинам на кухне.

Тихо было за столом. Тихо говорили о покойной. Но прорывалось: "Этот, этот!.. С краю сидит... Пусть скажет". Сердце Кузьмина онемело от боли.

"Ну, вот он - я. Казните! Но что же делать, если это тоже война - наша работа. И в ней есть свои амбразуры и минные поля. И ловушки. Но я знаю - она сама хотела найти истину",- вот что он сказал бы, запинаясь и проливая водку, если бы его подняли и спросили. В духоте, Наташей тепло одетый, он вспотел и, как-то недостойно суетясь, хватив наскоро несколько рюмок, вышел покурить.

На крыльце, молча рассматривая моросящее дождем низкое небо, докуривали Федор и Н.

– А-а-а!
– обрадовался Кузьмин.- Вот и вся шайка в сборе!
– Плюгавый мужчина Н. внимательно посмотрел на него.

– Да вы не обижайтесь, ребята!
– сказал Кузьмин.- Я же свой парень! Венок у меня, правда, меньше вашего, но слова правильные на ленте, будто у вас списал.- Сквозь дымку в непрестанно слезящихся глазах он перехватил умоляющий взгляд Федора на Н.- Ты меня извини, Федор.- Федор осторожно кивнул. Он сглотнул слюну и как будто хотел что-то сказать, но оглянулся на Н. и сник.
– А хорошо я вас подкузьмил, а, товарищ Н.?
– Кузьмин хохотнул.- С РНК, а?