Последний человек

Пока мы стояли у гробницы природы, воздвигнутой безжизненными горами над ее живой сердцевиной и сдавившей ее, подобные смутные мысли проносились в наших умах и вселяли в нас чувства, не лишенные приятности.

— Итак, — сказал Адриан, — там, где шумел целый лес, остались лишь мы с тобой, два печальных дерева, опаленных молнией. Остались, чтобы оплакивать умерших, тосковать и умереть. Однако и сейчас у нас есть обязанности, и мы должны напрягать все силы, чтобы их выполнять. Первый наш долг — дарить радость где только можно и силою любви окрашивать в радужные тона тучу нашего горя. Я не стану роптать, лишь бы нам сохранить то, чем мы обладаем сейчас. Что-то говорит мне, Вернэ, что нам уже нечего бояться жестокого врага, и я с радостью прислушиваюсь к этому вещему голосу. Странно, но радостно будет нам видеть, как растет твой маленький сын, как расцветает юная душа Клары. В опустевшем мире мы для них — всё; и если нам суждено жить, то мы должны сделать их необычную жизнь счастливой. Сейчас это нетрудно, ибо детское мышление не озабочено будущим; в них не пробудилась еще жажда любви, всей любви, на какую способен человек; нам не угадать, что произойдет, когда природа предъявит свои нерушимые и священные права. Впрочем, задолго до этого все мы, быть может, будем холодными трупами, как тот, кто покоится в ледяной могиле. Нужно позаботиться только о настоящем и постараться наполнить неопытную душу твоей прелестной племянницы одними лишь светлыми образами. Зрелища, окружающие нас сейчас, пусть и грандиозные, не могут этому способствовать. Здешняя природа, подобно нашей судьбе, полна величия, но слишком сурова и угрюма, чтобы пленять юное воображение. Надо спуститься в солнечные долины Италии. Сюда скоро придет зима и сделает эти пустынные места еще более безотрадными. А мы переправимся через горы и увезем Клару в прекрасные и плодородные края, где путь ее будет украшен цветами и самый воздух вселит в нее радость и надежду.

Следуя этому намерению, мы на другой же день покинули Шамуни. Спешить нам было некуда и ехать ничто не мешало; мы следовали каждой своей прихоти и считали, что хорошо провели время, если часы прошли, не вызвав в нас черных мыслей. Мы помедлили в прелестной долине Серво; долгие часы стояли на мосту, перекинутом над глубоким ложем Арвы, с которого открывается вид на поросшие соснами склоны и на окружающие снежные вершины³⁵². Мы бродили по романтической Швейцарии, пока страх перед наступлением зимы не заставил нас продолжать путь. Первые дни октября застали нас в долине Ла-Морьен³⁵³, откуда лежит путь к Сенй³⁰⁴.

Я не сумею объяснить, отчего нам так не хотелось покидать страну гор; не потому ли, что Альпы представлялись нам границей между нашим прежним и нашим будущим существованием и означали расставание с тем из прошлого, что было нам дорого? Из-за того, что у нас было так мало причин колебаться в выборе, мы предпочитали то, что уже имели и могли, воспоминаниям о том, что было сделано. Мы чувствовали, что на этот год опасность нас миновала, и верили, что еще несколько месяцев не расстанемся друг с другом. В этой мысли была острая до боли радость; она вызывала на глаза слезы и заставляла сердце неистово колотиться. Каждый из нас был более хрупким, чем «легкие снежинки над рекою»³⁵⁵, но мы старались наполнять смыслом наше мимолетное существование и не пропускать ни одного мгновения, не насладившись им. Идя неверной походкой по краю пропасти, мы были счастливы. Да! Сидя под нависшими скалами, у водопадов, где

Древний лес, роскошен и печален, Блистает нам воздушностью прогалин³⁵⁶,

где паслись серны и пугливая белка собирала свои запасы, мы восхваляли красоты природы, упивались ее вечной прелестью — и, одни в целом мире, были счастливы.

О, дни радости, когда взгляд отвечал взгляду, когда на голос откликались голоса более сладостные, чем звуки ветра в соснах или нежное журчание ручейка! Дни, полные блаженства; дни, проведенные с милыми сердцу людьми; дни, безмерно дорогие мне, несчастному, пройдите, о, пройдите вновь передо мной, заставьте меня забыть, кто я теперь! Видите, как я орошаю слезами эту бесчувственную страницу, как черты мои искажаются страданием при одном лишь воспоминании о вас. Теперь, когда я один и слезы мои льются, никем не видимые, губы дрожат, а никому не слышные крики наполняют воздух, — дайте мне подольше вспоминать вас.

Становилось все холоднее; мы перевалили через Альпы и спустились в Италию. По утрам за трапезой мы отгоняли сожаления веселыми шутками или учеными рассуждениями. В течение дня мы продвигались вперед, не забывая о цели нашего путешествия, но и не спеша завершить его. Когда загоралась вечерняя звезда и закат, пламенея на западе, указывал нам, где находится милый край, навсегда нами покинутый, беседы и раздумья заставляли время пролетать быстро. О, если бы мы так жили всегда, всегда! Нашим четырем сердцам было безразлично, что одни лишь они бьются на всем белом свете. Для чувств каждого из нас лучше было оставаться вот так, вчетвером, чем если бы каждый пребывал в многолюдной пустыне среди чужих людей и протомился до конца жизни в подлинном одиночестве.

Так пытались мы утешать друг друга; так учила нас рассуждать истинная философия.

Самой большой радостью для Адриана и меня было служить Кларе, называя ее маленькой королевой мира, а себя — ее смиренными слугами. Добравшись до какого-либо города, мы прежде всего выбирали для нее самое лучшее жилище; находили для нее пищу и не уставали нежно о ней заботиться. Клара участвовала в этой игре с детской веселостью. Главной ее заботой был Ивлин, но основным развлечением было наряжаться в роскошные одежды, украшать себя сверкающими драгоценностями и изображать царствующую особу. Ее религиозное чувство, глубокое и чистое, не запрещало ей рассеивать таким образом тоску и сожаления; с юной живостью она от всей души забавлялась этими маскарадами.

Следующую зиму мы намеревались провести в Милане; этот крупный и богатый город сулил нам большой выбор жилищ. Вместе с Альпами мы оставили позади обширные леса и могучие скалы. На равнинах веселой Италии росли вперемежку злаки и травы; неподрезанная виноградная лоза обвивалась вокруг вяза. Перезревшие гроздья, упав с нее, лежали на земле или еще светились пурпуром среди красных и желтых листьев. Пшеничные колосья, оставшись стоять на ветру, растеряли свои зерна; с деревьев опала листва, ручьи затянулись ряской. Смуглая олива с почерневшими плодами, каштаны, с которых одни лишь белки собирали урожай, — все это изобилие и, увы, запустение окрашивали дивный край в причудливые, фантастические тона.

В затихших городах мы посещали храмы, хранившие дивные произведения искусства, или картинные галереи. В здешнем теплом климате животные, обретя свободу, бродили по роскошным дворцовым покоям, почти не пугаясь нас, ибо уже забыли людей. Сизые волы обращали к нам свои выпуклые глаза и медленно проходили мимо. Кучка глупых овец, топоча копытцами, выскакивала вдруг из бывшего будуара какой-нибудь красавицы, мчалась мимо нас, вниз по мраморной лестнице на улицу, чтобы снова метнуться в первую же открытую дверь и невозбранно занять святилище или зал королевского совета. Нас уже не пугали подобные встречи и даже более страшные зрелища — например, дворцы, ставшие общей могилой, полные трупов и зловония. Мы видели, какие странные шутки играли с людьми чума и страх; изнеженную даму они гнали в сырые поля и убогую хижину; а в роскошных покоях, среди индийских ковров, на ложе, покрытом шелками, оказывался крестьянин или жалкий нищий, потерявший человеческий облик.

Прибыв в Милан, мы расположились во дворце вице-короля. Здесь мы установили распорядок дня, разделив сутки по часам и каждому часу назначив свое занятие. По утрам мы объезжали окрестности или заходили во дворцы, разглядывая картины и древности. Вечером мы собирались для чтения или беседы. Но мы решались открывать лишь немногие книги, те, которые не разрушали иллюзию, созданную нами вокруг собственного одиночества, и не напоминали о событиях и чувствах, уже навсегда недоступных. Это могли быть философские рассуждения, сказки и вымыслы, далекие от действительности и создававшие свой призрачный мир, или поэзия столь далеких времен, что читать ее было все равно что читать об Атлантиде или Утопии;³⁵⁷ книги, посвященные одной лишь природе или чьим-нибудь размышлениям. Но более всего мы заполняли время беседой, разнообразной и вечно новой.

Пока мы неспешно двигались по пути к смерти, время текло в обычном своем русле. По-прежнему вращалась Земля, все так же неслась она на своей колеснице из атмосферного воздуха, влекомая невидимыми конями неумолимой необходимости. Теперь эта капелька росы, повисшая в небесах, этот шар, несущий на себе и горы, и светлые воды, вышел из-под недолгой власти влажных Рыб и холодного Овна и вступил в лучезарную область Тельца и Близнецов³⁵⁸. Здесь Дух Красоты, овеваемый весенним воздухом, пробудился от дремоты³⁵⁹, расправил крылья и, неслышно ступая, обвил землю зеленой гирляндой; и вот он уже резвится среди фиалок, прячется в молодой листве деревьев, легкой стопой бежит вдоль сверкающих ручьев в солнечную даль. «Вот, зима уже прошла: дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей; смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние»³⁶⁰. Так было во времена древнего царственного поэта; так было и теперь.

Но как могли мы, несчастные, приветствовать это дивное время года? Мы, конечно, надеялись, что смерть уже не идет вслед за ним, как было до сих пор; но мы составляли друг для друга всё и, вглядываясь в родные лица, не смея верить своим предчувствиям, пытались угадать, кто из нас будет самым несчастным и переживет остальных троих. Лето мы намеревались провести на озере Комо³⁶¹, куда и направились, как только весна вошла в полную силу и с вершин холмов исчез снег. В десяти милях от Комо, у подножия крутых восточных гор, на самом берегу озера находилась Вилла Плиниана. Название свое она получила оттого, что стояла рядом с описанным в письмах Плиния Младшего источником, в котором вода то прибывает, то спадает. Вилла эта была почти разрушена, но в 2090 году ее купил некий знатный англичанин, который роскошно ее отделал. Два больших зала с мраморным полом, украшенных великолепными гобеленами, выходили во двор; с двух других сторон двора открывался вид на глубокое, темное озеро, а четвертая упиралась в подножие горы; из этого скалистого подножия и вытекал, с шумом и плеском, прославленный источник. Вверху гора была увенчана миртовыми кустами и другими благоухающими растениями. Огромные кипарисы высились на синем фоне неба; на холмах росли пышные ореховые деревья. Здесь располагалась наша летняя резиденция³⁶². У нас была премиленькая лодка, на которой мы то выезжали на середину озера, то плыли вдоль его крутых берегов, густо поросших вечнозелеными деревьями, которые купали свою блестящую листву в воде и отражались в многочисленных маленьких затонах с темнозеркальной водой. Кругом цвели апельсиновые деревья; мелодично пели птицы, а весной выползала из расселин змея и грелась на теплых от солнца камнях.