Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II

Теперь Александр держал тело лишь за плечи и тряс с такой силой, что, казалось, голова тряпичной куклы не выдержит и осколком луны полетит вниз, в черный пруд безверия… Но тут что-то случилось… To ли ветер сменил направление, то ли руки графа дрогнули, только голова мертвой девушки вдруг приподнялась, и граф увидел широко распахнутые серые глаза — пустые и холодные, как две луны.

— Среди звезд мне холодно и страшно. И этот страх не дает мне поверить в сказку. Пожалуйста, Александр, опустите меня наконец на землю…

Голова вновь безвольно откинулась назад, и шея чуть не переломилась через твердое запястье вампира, но тот стиснул мертвую в объятьях и прошептал, зарываясь губами в льняные волосы:

— Конечно, Тина, я не имею права на этот танец…

 И граф падающей звездой ринулся вниз, но у самой воды замер и мягко опустился ногами в вязкий ил, недалеко от берега. Он разжал руки, и безвольное тело скользнуло под воду и легло на дно, словно на ложе.

— Спи, — прошептал он и закусил дрожащую губу. — Спи, Тина. Это твой дом теперь. Ты бы не согласилась на хрустальный гроб, а так… — граф вновь замолчал и затряс головой, оскалившись в пустое небо. — Так я смогу любоваться тобой, пока ты мне это позволишь…

Он отступил на шаг, чтобы ненароком не коснуться своей ногой ноги девушки, но потом резко упал на колени, зарылся ногтями в ил и вырвал Валентину из плена воды.

— Нет!

Александр прижал мокрое тело к груди, вцепился в льняные волосы, словно пытался собрать их все в кулак, будто они, как в сказочной Библии, могли дать ему силы не отпустить или нет, наоборот, отпустить мечту… Дать ей наконец уснуть с миром.

— Нет! — вновь закричал невидимому слушателю граф. — Я не могу, не могу отпустить ее без последнего поцелуя… Это ночь моя… Не смей! Не смей торопить светило! Я хочу, чтобы эта вечная ночь никогда не кончалась.

В три шага граф оказался на берегу и положил тело на траву. Казалось, оно стало еще прозрачнее, и лунный свет будто прожигал его насквозь, оставляя за собой светлые, словно солнечные зайчики, пятна. Ножницы лежали на траве, исполнив положенное, и волосы короткими нитями сыпались сквозь пальцы графа, падая на не вздрагивающие больше плечи Валентины. Он вглядывался ей в лицо, и ему казалось, будто веки настолько истончились, что он действительно видит сквозь них лучистый серый свет, тот, что померещился ему высоко в небе. Он скомкал пальцами край рубашки и промокнул лицо мертвой от капель воды, скопившихся у носа и в уголках губ.

— Я целовал тебя в гробу, прося вернуться, — прошептал Александр, склоняясь к прозрачному лицу Валентины. — И ты вняла моей молитве, Тина. А если я поцелую тебя сейчас…

Граф склонился к неподвижному лицу и замер, не смея коснуться губ.

— Но хочешь ли ты вернуться? Я сейчас понимаю, что в своей дикой мечте не видел главного — тебя… Я молил тебя о ребенке, а ты молила меня о любви, которой нет без свободы. Я обрекал тебя на вечное мучение, зная, что не в состоянии подарить тебе счастье… А ты слепо пошла за мной ради свадебного танца, зная что в конце пути тебя неизбежно ждет смерть. Но боишься ли ты на самом деле смерти? Или же для тебя, моя девочка, это избавление, долгожданная свобода, о которой ты молила меня все эти сорок недель… Ты забрала свою свободу в обмен на дочь…

Граф отстранился от мертвой вильи и принялся искать глазами луну, закутавшуюся в утреннюю дымку.

— Неужели и ты, как Брина, думаешь, что нашему ребенку будет хорошо без матери? Как троица едина, так едины муж с женой и их дитя… Мир становится плоским, если убирают из него третье измерение в виде материнской любви… Это мое проклятье… Вы уходите от меня, думая, что я в состоянии дать детям вашу любовь, но я не в состоянии… Во мне нет любви, потому что для того, чтобы подарить ее другому, надо взять ее у кого-то, а мне ее никто не давал. Никогда!

Он вновь смотрел на прозрачное, словно стеклянное, лицо вильи.

— Тина, отчего же я был слеп столько времени? Все сорок недель я пытался вернуть тебя прежнюю, понятную мне, вместо того, что принять тебя той, которой ты мне досталась… Я вновь пытался полюбить мечту, а не реальность… Сумеешь ли ты простить меня? Сумеет ли простить мне наша дочь, что я проглядел тебя? Что ты улетела, презрев все человеческие засовы… Я молил Господа удержать тебя, я спрятал твои крылья, как прячут Библию, но я не оказался достойным тебя… Ты — дитя звезд, а я — порождение тьмы и могилы. И все равно я люблю тебя, Тина! Я люблю тебя, Тина! Я люблю тебя, Тина! Я сказал это три раза! Слышишь?

Граф Заполье не понимал, что ищет в неподвижном лице. Неужели он ждал пасхального чуда? Но Пасха уже закончилась… Он, как всегда, опоздал…

— Ты ничего не ответишь, — Александр потряс головой. — Ты умерла тогда, в Петербурге… Просто не могла уйти окончательно, потому что не выполнила свою миссию, не подарила мне наше маленькое чудо… А я, дурак, думал, что счастье никогда не приходит одно… Вернись ко мне, если можешь… Если же нет, прими мои волосы в знак величайшей скорби. Я впервые чувствую раскаяние за свой эгоизм…

Ножницы продолжали лежать на траве, куда он их бросил. Граф проверил лезвия на остроту, срезав несколько молодых травинок, и поднес ножницы к своей челке. Но сомкнуть их не успел, потому что на его запястье легла теплая рука.

— Не смейте!

Голос заставил его разжать пальцы, и ножницы бесшумно упали в молодую траву.

— Мне не нужны ваши волосы. Это вам зачем-то понадобились мои.

Граф не смел открыть глаз.

— Я люблю тебя, Тина. Поверь, эти три слова даже после смерти значат слишком много, чтобы кидаться ими. Прости, что я не сказал их раньше… Я срезал не твои волосы, а волосы вильи. Мне нужна ты, Тина. Вернись!

— Откройте глаза, Александр.

Темные ресницы графа поползли вверх, а пальцы с длинными ногтями опустились на ставшие вдруг теплыми плечи сидящей напротив него обнаженной девушки.

— Ты вернулась ко мне? Или к нашей дочери?

Валентина дернулась назад, но пальцы графа, словно кандалы, успели намертво сомкнуться на ее запястьях.

— Какая дочь? Вы о чем, Александр?

— Наша, моя и твоя, — выдохнул граф. — Ты не помнишь? Ты ничего не помнишь?

— Я… Я помню танец с Дору, а потом я… Я, кажется, спала… И сейчас…

 Граф осторожно притянул Валентину к себе и мягко коснулся ее щеки свободной рукой.

— А сейчас ты проснулась… Но время не отмотать назад. Можешь считать, что я взял тебя силой — но ты мне жена, у нас есть дочь и… Графине не подобает ходить в таком виде вне супружеской спальни.

Валентина еще раз попыталась вырваться.

— Зачем вы играете со мной, Александр? Снова? Как я попала сюда? И где?

Она схватилась за грудь и замерла, не поднимая глаз на хозяина замка.

— Ты отдала свое сердце мне, — ответил граф тихо и вновь прижал дрожащее тело к груди, чтобы коснуться губами мокрых льняных волос. — Нет, ты отдала его нашей дочери… Идем. Мы так и не выбрали для нее имя…