Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II
Шрифт:
— Свобода! Свобода!
Затем подпрыгнула к высокому потолку, на мгновение замерла в воздухе и камнем рухнула на пол, где тут же разревелась, громко и зло, колотя маленькими кулачками по бесчувственным половицам.
— Ненавижу! — рычала она в пол, неистово тряся головой. — Ненавижу!
Спустя мгновение, Валентина вцепилась в свои короткие волосы и принялась рвать их растопыренными пальцами.
— Ненавижу тебя!
Она подняла на вампира глаза, полные слез и отчаяния — Александр отвернулся с гримасой боли на лице и только тогда увидел на пороге спальни Иву: служанка держала на руках плачущего младенца. Граф мигом
Валентина повела плечами, словно готовясь к прыжку, но даже не подскочила, а напротив медленно поднялась на ноги и вытянулась перед вампиром в струнку. Александр сделал еще шаг и замер, бессознательно прижав дочь к груди. Валентина тянула к нему руки то ли для того, чтобы попросить ребенка, то ли чтобы оттолкнуть его самого.
— Боишься? — ее губы скривились в неподдельной злобе. — Я знаю, что боишься. Я сильнее тебя. Мне не страшен солнечный свет и серебро…
Не договорив, Валентина вновь упала на колени и снова принялась бить кулаками в пол. Александр присел подле нее и протянул младенца, не убирая рук, и когда Валентина прижала ребенка к груди, она прижала к ней и руки отца. Девочка задергалась и прорезала гнетущую тишину еще более визгливым плачем.
— Наша дочь любит тебя, — сказал граф, осторожно качнув ребенка, чтобы тот успокоился.
— Она любит мое молоко, а не меня, — отрезала мать зло. — Я дам ей его, если она просит.
Валентина вырвала у графа ребенка и бросилась с ним к кровати. Розовое одеяльце осталось лежать на полу у ног Александра, но он не двинулся за женой. Он смотрел, как Валентина достает из прорези грудь и склоняется к ребенку, прижавшемуся к ее боку маленьким котенком. Рука ее легла под обрамленную светлым пушком головку, помогая малышке найти сосок, вторая же мягким широким рукавом укрыла маленькое тельце.
— Позволь дать тебе одеяльце, — осторожно предложил граф.
И когда Валентина не отозвалась, Александр положил сложенное одеяльце на стул.
— Я буду рядом, — добавил он тихо, — если ты позовешь меня…
Валентина не подняла на него глаз, продолжая упоенно смотреть на сосущего грудь младенца. Рука ее скользила по пушистой головке, а губы то и дело касались маленького уха. Подавив радостную улыбку, Александр вышел в коридор, где его с подносом поджидала Ива, но он махнул рукой в сторону лестницы, заявив, что будет ужинать в столовой.
— Попроси сеньора Буэно присоединиться к моей трапезе, — добавил хозяин замка, и Ива сообщила, что он уже ждет его внизу.
— Не думал, что вы оставите ребенка с этой бестией, — старый ростовщик не поднялся ему навстречу и даже не кивнул в знак приветствия.
Александр тяжело опустился на свое привычное место и холодно сказал:
— Попрошу относиться к моей жене с должным уважением. Если вам не нравится ее русская кровь, то уважайте польские корни. Кстати, в душе Валентина католичка.
— Я рад за вас, Александр. Искренне рад. Не знаю, провели вы этот эксперимент на радость вашему профессору или…
— Боже милостивый! Мойзес, это переходит все границы! — Александр хлопнул по столу ладонью. — Я не ставлю никакие опыты. Тем более над собой. Считайте это счастливым стечением обстоятельств. Или несчастным… Потому что кое-кто, от плоти и крови моей, водрузил
на голову несчастной живой девушке шапку вашего прадеда…— Ax вот в чем дело… — многозначительно прохрипел старичок.
— В чем? — подался вперед Александр, так и не отпив из кубка даже глотка крови.
— Понятия не имею… Но в моей семье эту вещь называли волшебной. Наверное, волшебство ее распространялось только на женщин, но в моей семье ни одной женщине не могло прийти в голову надевать мужскую вещь. Но раз ваша современная жена носит брюки…
— В чем волшебство шапки? — настаивал на ответе граф.
— Сами ж видите: вы женаты, у вас дочь. И вы при этом мертвый кровосос. Ну чем не волшебство! Можете по-прежнему уверенно считать, что во всем горестях и радостях этого и того миров виноваты жиды. Вы не откроете никакой тайны! Мы действительно во всем виноваты, — глухо рассмеялся ростовщик.
Александр не успел ничего ответить: пришлось обернуться к лестницы, с которой слетел его сын:
— Где Тина? — Дору даже казался запыхавшимся.
— В башне с дочерью, — ответил граф спокойно.
— Дочь в башне есть, матери в башне нет… Что это? Эмиль!
Дору рванул к лестнице, ведущей вниз. Граф ринулся следом. До его слуха доносился звон разбиваемой посуды. Но в кухне они никого не обнаружили, однако, за долю секунды поняли, что это бился не фарфор, а стекло. Валентина орудовала кочергой в винном погребе, но подойти к ней никто не смел — на ней была серебряная рубаха.
— А, это ты… — губы Валентины искривились в усмешке, но кому именно та предназначалась, вампиры не поняли, потому что вилья смотрела мимо них всех.
На всякий случай отец и сын обернулись, но ничего подозрительного не увидели. Зато Дору с трудом, но все же успел поймать пущенную в него кочергу. А вот граф не поймал пронесшуюся мимо него вилью, отпрыгнув от серебра на груду разбитого стекла — еще и поскользнулся в луже разлитого вина.
— Нет!
Кричали все одновременно, и даже Эмиль, чуть не свалившийся с последней ступеньки винтовой каменной лестницы: Валентина свесилась головой в кухонный колодец, в котором давно не было воды. Однако ок оставался глубоким, и Эмиль, наплевав на вчерашний опыт, ухватил Валентину за ногу за секунду до того, как она нырнула в колодец.
— Что она там ищет? — воскликнул раздосадованно Дору, хотя уже догадался.
— Я не знал, куда еще положить ларец, — выдохнул Серджиу, прижавшись к каменной кладке стены.
Валентина тем временем справилась с Эмилем, толкнула в сторону Дору и все же спрыгнула вниз. Граф продолжал сидеть в винной луже и сейчас закрыл ладонями уши от душераздирающего вопля вильи. Никто не ринулся к кругу колодца, потому что все знали, что прыгунья цела и невредима. Это не был крик боли, это был вопль отчаяния. И вот она уже вновь стояла босыми ногами на камне. Руки ее тряслись, лицо перекосила злоба.
— Чеснок! Кто посмел бросить в ларец чеснок…
Это не был вопрос, но все переглянулись.
— Ива приказала сделать это, — простонал горбун, когда пальцы Валентины впились ему в шею.
Тогда граф сумел подняться, но вилью не схватил. Та сама отпустила слугу и обернулась к хозяину:
— Ты хочешь меня обнять? — глаза были прищурены, пальцы скрючены на манер когтей. — Давай! Докажи, как сильно меня любишь. Отнеси меня к дочери — и тогда я буду знать, что ты любишь нас сильнее себя самого.