Последний, кого ты любила

Перед глазами всплыло лицо Мэддокса, его ярость в тот день.

Я снова ощутила ту же пустоту.

И ту же бесконечную радость, когда он сказал, что больше никогда не даст мне вернуться обратно.

* * *

Визг шин и рёв Форда Бронко 1972 года, принадлежавшего Мэддоксу, прорезали улицу перед моим домом, и я сделала единственное, что могла.

Я побежала.

За спиной с грохотом захлопнулась москитная дверь, а мама заорала моё имя, смешав его в одну неразборчивую ругань с проклятьями и алкоголем.

Сердце грохотало в груди, внутри меня бушевала буря, но я не остановилась, пока не втащила себя на пассажирское сиденье.

— Поехали! — закричала я.

Мэддокс не заставил себя просить дважды. Он вдавил педаль в пол так резко, что моя голова откинулась назад, ударившись о сиденье, а ветер закружил вокруг меня, вплетаясь в мои длинные волосы, прилипая к крови на подбородке.

Крыша у Бронко была снята, и мы неслись по улицам с такой скоростью, что, если кто-то нас увидит, Мэддокс наверняка получит штраф.

Он молчал, пока мы не оказались на полпути к озеру.

Я перевела взгляд на его новообретённые мускулы, растрёпанные волосы цвета тёмной карамели, на его ярко-голубые глаза, сверкающие в угасающем солнце. То, что он увидел во мне, заставило его дёрнуть руль.

Машину резко качнуло, и мы чуть не слетели с дороги, но он тут же выровнял её обратно на асфальт.

— Ты вся в крови! — прорычал он.

Меня скрутило изнутри, желудок сжался от кислоты.

Я ненавидела, что он знал об этой части моей жизни. О маме-алкоголичке, которая ненавидела меня настолько, что могла ударить за любое неловкое движение.

Но именно он был первым, кто узнал. Единственным, кому я рискнула сказать правду — с того самого дня, как он нашёл меня, дрожащую от страха, прячущуюся в сарае за баром его дяди, пока мама орала проклятия из дверного проёма нашего жалкого дуплекса.

— Тебя в больницу отвезти, МаК? — его голос надломился, пропитанный тревогой и болью.

— Нет, — ответила я, прижимая к подбородку кухонное полотенце, которое успела схватить по дороге.

Очередная причина ненавидеть меня. Очередная «долговая яма», в которую я загоняю её. Мы молча доехали до озера. С тех пор как он получил права, это место стало нашим убежищем.

Мэддокс загнал Бронко к самой воде, а я забралась на заднее сиденье. Внутри всё ещё царил хаос: рваная обивка, ржавые боковины. Но двигатель работал ровно и мощно. Мэддокс потратил каждую копейку, заработанную тасканием сена, расчисткой навоза и уборкой столов в закусочной Тилли, чтобы накопить на покраску и новую обивку.

Скоро всё это будет переделано.

Я потянулась за пушистым пледом, который он всегда держал в машине, и наткнулась на небольшой кулер. Растянула одеяло, а Мэддокс тем временем забрался рядом. Он включил нашу любимую радиостанцию на древнем бумбоксе, который откопал в сарае у дяди — среди вещей, оставшихся от его прабабушки, когда она ещё снималась в Голливуде.

Он открыл кулер, достал оттуда две банки пива, явно стащенные из холодильника его старшего брата, и протянул мне одну.

Было ли это проблемой, учитывая, что моя мать алкоголичка? Вероятно. Но меня это не волновало. Я просто хотела расслабиться. Хотела сбежать от её криков. Хотела притвориться, что мне не придётся возвращаться домой, когда эта ночь закончится.

Мэддокс лёг, потянув меня к себе. Каждое его прикосновение будоражило кожу, отгоняя холод и боль. Я хотела большего. Хотела его губ на своих. Хотела, чтобы его руки скользили по моей коже, заставляя меня чувствовать себя живой.

Но он был моим лучшим другом. И я не смела рисковать его дружбой ради шанса на что-то большее. Я не знала, что бы я делала, если бы потеряла единственный свет в своей жизни.

Мы были Мэддокс и МакКенна, M&M для всех, кто нас знал, с третьего класса.

С тех пор не прошло ни дня, чтобы мы не разговаривали — даже если ему приходилось пробираться под моё окно и кидать камешки в стекло. Он был единственной стабильной, хорошей, правильной вещью в моей жизни.

— Хочешь поговорить об этом? — спросил он.

Я зажмурилась. Перед глазами снова всплыло лицо матери. Её рука, толкающая меня в раковину. Острая боль, расходящаяся по челюсти. Я всего лишь попросила денег на еду. Только и всего. Но этого хватило, чтобы напомнить ей о моём существовании.

О том, что она — не свободолюбивая, беззаботная тридцатидвухлетняя женщина, какой хотела себя видеть.

Я покачала головой, открыв глаза и устремив взгляд в небо, где закатные краски медленно растворялись. Розовато-оранжевые оттенки сменялись серыми, а затем всё окончательно погрузилось в чёрную тьму. Мы пили пиво и просто были рядом, находя в этом утешение.

По небу пронеслась тонкая светлая полоска — падающая звезда.

Конечно, это была не звезда, а кусочек пыли или камня, сгоревший в атмосфере. Но мне нравилось думать о них так, как я думала в детстве, когда ещё не знала правды. Мне нравилось верить, что на них можно загадывать желания.

Я отправила свои два самых сокровенных желания в бесконечность и сжала губы, надеясь, что хотя бы одно из них сбудется.

Когда я снова посмотрела на Мэддокса, он уже наклонился надо мной, изучая моё лицо с той напряжённой внимательностью, от которой у меня перехватывало дыхание.

— О чём ты загадала? — спросил он, его голос за последние пару лет стал глубже, хриплее… голос мужчины, а не мальчишки. Голос, от которого у меня сжимался живот и пробегала дрожь.

— Ты же знаешь, что я не могу сказать. Иначе не сбудется.

— А я вот… — он начал, но замолчал, качая головой. — Почему бы мне просто не показать тебе?

И прежде чем я успела что-либо осознать, его губы накрыли мои.

Это был мягкий поцелуй. Не слабый, а скорее осторожный, словно он боялся, что я его оттолкну. Но вместо этого я обвила его шею руками и потянула на себя, заставляя его тело столкнуться с моим, как метеор с землёй.

Свет, огонь, горящие частицы.

Все предупреждения вылетели из головы, когда его язык скользнул по моим губам.

Я раскрылась ему, забывая обо всём, кроме желания быть ближе к Мэддоксу, чем когда-либо раньше. Он застонал, и моё тело восприняло это как сигнал, автоматически выгибаясь навстречу ему. Слишком много дней ожидания привели к тому, что всего за несколько секунд этот простой поцелуй превратился в нечто рваное, грубое, почти отчаянное.

Мы потерялись в моменте.

Я забыла о бутылке в своей руке, и та наклонилась, выплеснув пиво ему на шею и спину.