Последний поединок
Шрифт:
— Эх, Алеша, неточно! — невольно вырвалось у Русевича. — Непростительная потеря мяча…
Полузащитник передал мяч левому крайнему Шницлеру, тот в одно касание — Кнопфу. Свиридов оттянулся к воротам, ожидая удара. Но центральный нападающий перепрыгнул через мяч, а следовавший за ним Вуфгарт пробил по воротам. Русевич метнулся в правый угол и с мячом, зажатым в руках, упал у ворот.
Шницлер, бежавший с большой скоростью, своевременно не мог остановиться, — споткнувшись о ноги Русевича, он упал и ударился о штангу.
Отряхиваясь, Николай поднялся. Шницлер продолжал лежать, распластав руки. Казалось, он был мертв. Вся команда «Люфтваффе» бросилась к нему; судья прекратил игру. На поле появился встревоженный тренер, за ним бежали несколько офицеров, даже полковник. Выхватив пистолеты, они бросились к Русевичу.
Васька уже успел сообщить Русевичу, что площадь и улицы у стадиона запружены народом, что полицейские бьют прикладами всех, кто пытается пробраться на стадион.
Там, за воротами, какой-то мальчишка крикнул: «Люфтваффе» — капут!» За мальчишкой погнались полицаи, но эти слова подхватили в толпе десятки голосов, а теперь их уже повторяли на трибунах.
— Не беспокойтесь, дядя Коля, — торопливо шептал Васька, — мальчишка успел удрать, ему ничего не будет. А взрослые, я слышал, одобряли: мол, правильно предсказывает!
Тем более горько было Николаю при мысли, что вот сейчас ему снова придется вынуть мяч из сетки ворот. Пожалуй, только вратарь может понять те острые и сложные чувства, которые испытывает его товарищ по спортивной профессии, когда один на один с игроком, нацелившимся пробить верный гол, он стоит в воротах в ожидании решающей секунды. Русевичу удавалось чаще, чем другим знаменитым вратарям, брать одиннадцатиметровый. Однако тогда он играл не при таких трагических обстоятельствах. В эти минуты почему-то в памяти всплыло радостное воспоминание, когда на стадионе «Стад де Пари» Антон Идзковский взял одиннадцатиметровый в матче с командой клуба «Ред Стар». Боже, что тогда творилось на этом огромном парижском стадионе! Зрители забросали Идзковского цветами, а все вечерние и утренние газеты Парижа напечатали его портреты. Конечно, ему, Русевичу, в данных обстоятельствах не приходилось надеяться на восхищение немцев; возьми он одиннадцатиметровый, его наградили бы не аплодисментами, нет — яростью эсесовской солдатни. Однако еще никогда в жизни, ни в одной игре, у него не было такого несокрушимого желания взять «мертвый» мяч, как сейчас. От волнения его немного лихорадило. Он призвал на помощь всю свою волю и самообладание. Безотчетно Николай отбросил в сторону перчатки, поплевал на ладони и весь напрягся, как вытянутая до предела струна. Многотысячная масса зрителей затаила дыхание. Кто-то из киевских игроков, видимо на счастье, перешел дорогу бьющему одиннадцатиметровый, и, хотя Русевич всегда был далек от веры в приметы, этот мимолетный эпизод неожиданно приободрил его. Только сейчас он заметил, что одиннадцатиметровый готовился бить сильнейший игрок немцев — Функе. Немец не спеша установил на отметке мяч, поднялся, оглянулся по сторонам, снова наклонился и поправил мяч, а затем отошел метра на три. Николай вдруг почувствовал, что на него с надеждой смотрят тысячи глаз, что тысячи людей в эти отчаянные минуты страстно желают ему успеха, и, когда до его слуха донесся издалека, приглушенный людским гомоном, свисток судьи, он метнулся в правый нижний угол и выбил мяч на угловой.
Тысячи людей вскочили с мест, кепки замелькали в воздухе, неистовые крики разнеслись над трибунами, а капельмейстер военного оркестра, уже было поднявший палочку, чтобы исполнить очередной туш, растерянно развел руками и опустился на скамейку.
Сначала в одном, затем в другом, в третьем секторах сотни голосов дружно скандировали:
— Бей «Люфтваффе»! Бей «Люфтваффе»!!! Бей! Бей-бей!..
С подачи углового мяч перехватил Климко и с ходу продольным ударом послал Макаренко. Низкорослый и внешне неповоротливый Макаренко несся по самой границе поля с удивительной быстротой. За ним устремились полузащитники «Люфтваффе», но Макаренко, словно шарик, пущенный с горы, катился к воротам противника все быстрее и быстрее. У самой угловой отметки, когда два защитника бросились на него, он точно через все поле подал мяч переместившемуся на левый край Баланде. Тот, видя бегущего к штрафной площадке Кузенко, перебросил мяч через голову набежавшего полузащитника и сам же подал его Кузенко на выход. Ваня лишь на миг притушил мяч правой ногой, чуть отвел влево от набежавших защитников и пушечным ударом пробил по воротам. Краус даже не пытался взять мяч; он не успел сделать ни единого движения, да и Русевич, напряженно следивший за рейдом Кузенко, не уловил самого решительного мгновения, когда Иван ударил по воротам. Он услышал торжествующий рев стадиона, увидел замелькавшие в воздухе головные уборы. Рукоплескания и весь этот гул и свист показались ему подобными грохоту огромного заряда взрывчатки.
— Есть одна штука! — бросился к нему Макуха. Свиридов показал Русевичу большой палец, продолжая
массировать распухшую от удара ногу.Николай едва сдерживал ликование, хотелось обнимать и целовать друзей, однако он понимал, что торжествовать победу еще рано. Скрытое значение этого первого успеха заключалось в том, что он должен был вернуть команду в ее обычное русло.
Пока сменили мяч, так как судья признал его недостаточно упругим, общее внимание привлекли крики в одном из левых секторов. С особенной тревогой за происходящим наблюдал Алексей Климко. Он знал, что именно там сидел его брат Григорий с женой. Зная горячий нрав Григория, отчаянный характер и недюжинную силу, он очень беспокоился за брата, тот мог наделать беды. Алексей видел, как по головам, буквально по головам, из самых верхних рядов катилась какая-то фигура. Наконец она свалилась прямо под ноги гестаповской охране, занимавшей весь первый ряд.
Лишь позже Алексей узнал подробности этого происшествия.
Оказывается, весь сыр-бор разгорелся в самом верхнем ряду. Плечистый пожилой мужчина в синей спецовке, из-под которой виднелась рваная морская тельняшка, горячо и неистово аплодировал. Все уже утихли, а он словно не мог сдержать обуявшей его радости. К человеку в спецовке протискался лейтенант СС и, смерив его презрительным взглядом, спросил:
— Ты кому аплодируешь, дикарь?
— Конечно немцам, — ответил тот с усмешкой.
— А почему?
— Они блестяще пропустили мяч.
— Ах, значит, немцам аплодируешь! — переспросил офицер и дважды ударил мужчину по лицу.
Держа руку на кобуре револьвера, лейтенант гордо осмотрелся по сторонам и присел на свое место, приготовившись снова наблюдать за игрой, но вдруг ощутил легкий удар. Кто-то швырнул в него огрызком пирожка. Офицер сделал вид, будто не заметил этой вызывающей выходки, но в следующее мгновение на голове его треснуло и расплылось тухлое яйцо. В бешенстве бросился он к мужчине в спецовке, но несколько сильных рук одновременно подхватили его, приподняли над головами и покатили вниз. Каждый едва дотрагивался до офицера, может быть лишь пальцем, но, совершенно беспомощный, болтая в воздухе ногами, тот все катился и катился под улюлюканье толпы, пока не задержался в самом низу, обхватив обеими руками сапог гестаповца.
Естественно, что лейтенант не мог отомстить всему сектору за свой оскверненный и испачканный мундир, однако с человеком в тельняшке он решил разделаться немедленно. Но того на прежнем месте не оказалось, и никто не мог точно указать, в каком направлении он скрылся Напрасно гестаповцы пробирались с овчарками на ремнях сквозь густую толпу в верхние ряды — человека в спецовке никто здесь не видел. Грозно выкатив глаза, лейтенант спросил у Григория Климко:
— Где этот партизан?
Не отрывая взгляда от поля, на котором продолжалась игра, Климко неопределенно развел руками.
Тем временем в игре наступил кризис. Длительный территориальный перевес вызвал в команде «Люфтваффе» некоторую самоуспокоенность и одновременно уверенность в том, что одна из ее очередных атак неизбежно завершится голом. Игроки «Люфтваффе» видели, что большинство киевлян получили травмы и не были в состоянии вести полноценную игру; не случайно они отказались от быстрого темпа. Большие шансы на победу «Люфтваффе» давало и то обстоятельство, что судья намеренно не реагировал на все их нарушения правил. Но «гости» учли только внешние факторы. Они не уяснили того состояния, тех чувств, которые испытывали их противники. Киевские спортсмены вышли на поле с чувством подавленности и тревоги. Их привели сюда насильно, желая опозорить и осмеять. Это сознание обреченности не могло не отразится на их игре. Но, выйдя на поле с тяжкими хоть и незримыми кандалами на ногах, они вдруг ощутили любовь и поддержку многотысячной массы земляков, бесчисленных друзей и товарищей. Эта могучая любовь народа вдохнула в них силу и уверенность, накалила и ожесточила волю к победе. Теперь они отлично понимали, что проигрыш подобен катастрофе — он покроет их имена позором. Возгласы с трибун напоминали, что именно они, а не оккупанты — хозяева поля, хозяева стадиона, хозяева города. Победа могла означать лишь одно: отважный и открытый вызов врагу, доказательство непокоренности Киева. С удивительной ясностью Русевич понял это уже в первые минуты матча. Теперь он не сомневался, что так же расценивали игру и тысячи киевлян на трибунах. Значит, команда Киева должна была во что бы то ни стало победить.
Николаю было теперь отрадно наблюдать за полем. Влекомые неведомой силой, пятеро нападающих, поддержанные полузащитой, атаковали ворота «Люфтваффе». Уже дважды Краусу приходилось ликвидировать опасные положения у своих ворот. Он лихорадочно метался из угла в угол, наблюдая, с какой быстротой киевляне стремились к его воротам. Опасный Кузенко снова шел в центре второго эшелона, а это означало, что мог повториться хорошо разработанный русскими тактический маневр. Краус уже предвидел подробности комбинации: «Карлик», так мысленно назвал он Макаренко, переведет мяч с правого края на левый, там левый крайний, оттянув на себя защитников, пошлет мяч вышедшему на ворота грозному центральному полузащитнику Кузенко, который и завершит игру своим неотразимым пушечным ударом.