Последний поединок

— Ладно, имей же терпение выслушать меня.

— Попробую…

— Я удрал из лагеря грузовиком. Спрятался под брезентом от старых палаток. Помнишь, мы вместе снимали эти палатки, но в тот день тебя, Ивана и еще нескольких человек отправили рыть канаву. Если бы меня обнаружили в кузове машины, не говорить бы нам в этот час…! Но мне посчастливилось добраться до Днепра, перекочевать на Подол… Я никакой не пожарный, Коля, — куртка с чужого плеча, а документы — липа. Я пришел по поручению подпольной организации. Знал бы я тебя и Кузенко или не знал — все равно пришел бы, потому что поручили. Меня послали к вам с единственной целью — помочь вам спастись. Вам нужно отсюда бежать, пока не поздно.

Некоторое время они молчали. Свет колебался над койками, черные тени передвигались на потолке. Почти все грузчики уже разместились на своих дощатых постелях, только Свиридов сидел у плошки, стоявшей на ящике у стены. Опершись подбородком на ладони, он думал о чем-то, хмуря брови и покачивая головой.

— Все это правдоподобно, — медленно проговорил Русевич и, резко обернувшись, глянул Николаю в глаза. — Правдоподобно вроде…

Дремин обнял его за плечи.

— Мы вместе в окопе лежали, Коля. Это я тебя, раненого, выносил… Кому же ты можешь поверить, если не мне! Ну понимаю, сначала ты… Только я нарочно эти слова сказал, что меня из лагеря, мол, отпустили. Потому сказал, что не знаю ваших, а вдруг и среди ваших доносчик найдется. Тогда и мне и заданию моему — конец.

— И это похоже на правду, — чуть слышно сказал Русевич.

— Пока я ожидал вас у ворот, слово за слово со сторожем разговорился. Во время разговора этого стало мне понятно, что разные люди среди вас есть. Такой, например, имеется — Корж…

Русевич встрепенулся.

— А что ты о нем узнал?

— Как будто ничего особенного, но все же… У шефа, у этого Шмидта, оказывается, экономка есть, — дамочка из местных. По отзыву старика — дрянь. Но Корж, как видно, ее внимания добивается. Что он, не разборчив? Кто он?

— Парень как парень. В прошлом порядочный повеса…

— Может, неспроста он эту линию ведет?

— Это не линия. Это характер… Впрочем, возможно, и бесхарактерность. Он с нею был знаком еще до войны.

— Так или иначе, Коля, я должен быть осторожен. Не мог же я заявиться к вам и сказать: здравствуйте, ребята, я от партизан. Такой вот дамский угодничек даже не по злой воле — просто по бесхарактерности может ей все выболтать.

Русевич снова тихонько застучал ногой:

— Да, этот может… Люди меняются. Как меняются люди!

Он снова внимательно взглянул на Дремина, задумался, глубоко вздохнул.

— Ты правильно говоришь, Николай, я не могу тебе не поверить. И жив-то я остался благодаря тебе. Может ли быть такое, чтобы ты спас товарища, а потом пришел его убить! Да, конечно, прошло какое-то время, и многое переменилось, но мести твоей я не заслужил. Подожди, не прерывай меня, просто я рассуждаю вслух… Я тоже думаю, что победу на стадионе нам не простят. И красных футболок не простят. И выкриков на трибунах… Мы оказались не только в центре демонстрации. Мы были ее причиной. Стоило нам сбавить темп, ослабить волю, допустить, чтобы они сравняли счет, — я думаю, не было бы той бури, что разразилась на стадионе. Вот почему нас обвинят — мы сеяли бурю, могли и не хотели ее усмирить. А теперь они, конечно, будут мстить. Как и когда? Ну, этого не угадаешь…

Он придвинулся ближе и спросил деловито:

— План бегства! Куда мы направимся? С кем? Когда?..

— Сначала подготовь товарищей. Нужно пробраться на Подол, незаметно, по одному. Я буду встречать ребят в условленном месте. Мы спрячем вас в трюме баржи и отправим в лес, за Остер.

— Я буду говорить с ними сейчас же.

— Ты уверен в каждом?

— Нет, не совсем.

— Значит, нельзя спешить. Времени терять нельзя, но и спешить тоже.

Русевич оглянулся на Свиридова — тот все еще сидел у ящика, глядя невидящим взором на робкий огонек.

— Ему я скажу еще сегодня. Остальным — утром… По одному. Но… что если случится — не все согласятся идти?

— Мы отвечаем за тех, кто согласится.

— Признаться, я не уверен в том парне, о котором ты сам заговорил…

— Постарайся убедить и его.

— Конечно. Я попытаюсь.

Теперь он сам взял руку Дремина повыше кисти, судорожно стиснул ее.

— Но есть препятствие… Серьезное, Николай. В городе у каждого из нас поручитель. Мы-то уйдем, а поручители останутся. Это будет означать, что мы уйдем по их трупам… Погоди, не подумай, будто я и тебя и себя запугиваю. Когда нас выпустили из концлагеря, считалось, что отпускают на поруки. Я понимаю, что это форма. Много воды с того времени утекло. Но мы после матча, конечно, на особой заметке. И вдруг мы все исчезнем в один и тот же час!

— Да, только так. Иначе и невозможно.

— А наши поручители? Их следует хотя бы предупредить. Не всех, но трех-четырех, и пусть остальным передадут, верно?

— Мы это сделаем сами, — сказал Дремин. — Но сначала нужно отправить вас. Потом ты дашь мне пару адресов. Мы посоветуем этим людям поберечься.

Русевич порывисто встал с койки, расправил плечи, тряхнул головой:

— Шел, понимаешь, со стадиона, еле-еле ноги волочил. А сейчас и усталость будто рукой сняло. Когда теперь встреча, утром?

Дремин тоже поднялся.

— Я приду в обед. Нужно, чтобы у тебя было время для подготовки. Если все согласятся, следующей ночью — айда! Но с Коржем этим говори с последним. Кто знает! Может, и напрасные эти опасения, но…

Они подошли к двери.

— Ты не боишься ночью? — спросил Русевич. — А вдруг патруль…

— Я не ищу с ними встречи. Стараюсь обойти.

— А если остановят? Говорят, пропуска меняются каждый день?

— У меня постоянный, — уверенно сказал Дремин, опуская руку в карман. В слабом всплеске света Русевич заметил, как на ладони Николая чернел вороненый металл.

Какие-то секунды Русевич еще стоял у двери, слушая, как на заводском дворе затихают шаги ночного гостя. Но вот шаги затихли… Из квартиры шефа донесся взволнованный возглас скрипки. Ветер зашумел тополевой листвой.

Николай прикрыл дверь и задвинул тяжелый засов.

— Долго ты с ним занимался, — устало сказал Свиридов. Он вздрогнул и пристально взглянул на Русевича. — Что это, Коля, с тобой?

Русевич метнулся к нему и крепко обнял его за плечи, весь содрогаясь то ли от смеха, то ли от рыданий, и Свиридов не сразу осмыслил слова, которые шептал ему Николай:

— От наших… Ты понимаешь?! Наши зовут!..

Потом они еще долго сидели рядом, и маленький огонек над плошкой трепетал и переливался перед их глазами, то синеватый, то совсем золотой.

В конце августа

В то утро господин Шмидт проснулся особенно рано. Внезапные сомнения, охватившие его так неожиданно и цепко, прочь гнали сон, становились кошмаром.

Еще вчера он восхищался собственной затеей — этой футбольной командой, созданной на хлебозаводе, и шумом, который поднялся вокруг ее первой победы. Еще вчера его не без зависти поздравляли знакомые коммерсанты, знавшие толк в рекламе; они предсказывали ему большой деловой успех. Впрочем, в дальнейшем успехе он и сам не сомневался: угодить генералам — это значило получить для «освоения» еще одно, а быть может, и несколько крупных предприятий, землю, пустующие дома. Весь город в представлении господина Шмидта, как и все окрестные селения, станции, колхозы, пригородные хозяйства, являл собой неразобранную груду трофеев, которую следовало немедленно превратить в деньги.