Последний рассвет Трои

— Не знал, что ты торговец, Эней, — сказал вдруг Парис со своей обычной кривой усмешкой, когда мы начали спускаться к морскому берегу. Гектор и Антенор, шагавшие позади, заинтересованно навострили уши. Видимо, их терзали схожие мысли.

— Я не купец, — получил он ответ. — Я воин. Мне невместно торговать.

— Погоди! — изумленный Парис даже остановился. — Наконечники ведь были твои?

— Мои, — подтвердил я. — И этот купец — мой раб. Торгует он, а не я. Разве царь Париама купец? А ведь его ткани продают тамкары по всему Великому морю.

— А разве ты царь, чтобы иметь своего тамкара? — презрительно взглянул на меня Парис. — Ты же обычный воин из маленького городка.

— Ой, смотри! — округлил я глаза в притворном изумлении и показал рукой куда-то за спину Париса. — Подружка твоя пришла! Ты что, плохо приласкал ее ночью, и она прибежала за добавкой?

Царевич повернулся и, увидев пасущуюся на склоне козу, меланхолично объедавшую чахлый куст, побагровел и потянулся за кинжалом, висевшим на поясе. Гектор захохотал в голос и одобрительно хлопнул меня по плечу, едва не вбив в землю. И даже Антенор, обычно невозмутимо серьезный, заулыбался в бороду, с трудом скрывая веселье.

— Даже не вздумай кинжал вытащить, Парис, — ледяным тоном сказал я. — Иначе я тебя на ленточки распущу, и в своем праве буду. Да, я воин, а ты пастух. Вот никогда и не забывай об этом.

Парис гордо отвернулся, а потом сделал вид, что у него развязалась шнуровка сандалии. Он присел и начал завязывать ее заново, отстав от нас шагов на пятьдесят. Вскоре он поднялся и пошел как ни в чем не бывало, представляя из себя живую иллюстрацию к поговорке про божью росу. Гектор внезапно сорвался и побежал в голову каравана, где с телеги упал мешок с зерном, а Антенор пошел рядом со мной и жевал губами, тщательно подбирая слова.

— Я впечатлен, Эней, — сказал он наконец. — Вам, воинам, лишь бы за ножи хвататься и ссориться как молодые жеребцы. Ты многих удивил в последнее время, но сегодня удивил даже меня. Я не ожидал от тебя подобной мудрости, ведь она не свойственна юношам.

— Так это же хорошо, — удивленно посмотрел я на него. — Клеодай нанесет ахейцам сильный удар, и им будет не до нас. Обычно дорийцев колотили в первом же сражении, теперь будет не так. Думаю, год мы выиграем точно, а то и все два.

— Возможно, возможно… — рассеянно кивал Антенор и теребил в задумчивости амулет, болтавшийся на груди. — Я знаю про твой последний разговор с царем Париамой. Послушай своего тестя и уезжай куда-нибудь подальше, Эней. Поверь, наш царь не желает тебе зла. Ты ему даже немного симпатичен, он не хочет видеть врага в своем зяте.

Антенор ускорился и быстрым шагом пошел вперед, оставив меня одного, в полнейшей растерянности. Вот и поговорили. И когда же я к этому всему привыкну?

Глава 19

— Андрей Сергеевич! — староста группы, худой, взъерошенный очкарик, тряс рукой так, что она чуть было не оторвалась. — Можно вопрос?

— Спрашивай, Каширин, — обреченно вздохнул я, прекрасно зная, что он не отстанет. Как правило, его вопросы были на редкость тупыми, но он все равно лучше, чем остальные студенты, сидевшие на лекциях с полнейшим равнодушием. Они лайкали фотки в соцсетях и смотрели беззвучные ролики в Тик-Токе. На большее их не хватало. История для них — непрофильный предмет, им просто нужно сдать зачет.

— Кому и зачем понадобилось придумывать все эти мифы Древней Греции? — спросил Каширин. — Это же просто гигантский объем информации. Сначала боги, затем их дети, а затем потомки всех этих детей! Ведь ни в одной культуре такого нет. Десятки богов, сотни героев, Илиада, опять же, вместе с Одиссеей, да еще и Троянский цикл из десятков пьес про второстепенных персонажей. Для чего это все?

— Если какое-то действие кажется тебе нелогичным, Каширин, значит, ты не все понимаешь, — назидательно поднял я указательный палец, радуясь, что сегодня вопрос поступил на удивление разумный и глубокий. — Так вот, как говорил один сатирик, ныне покойный, это все из-за бабок.

Студенты, услышав знакомое слово, оторвали глаза от телефонов и посмотрели на меня с легкой заинтересованностью.

— Дело в том, — продолжил я, воодушевленный неожиданным вниманием, — что мифы не просто так передавались из уст в уста. Греция несколько столетий не имела письменности, она утеряла ее после крушения цивилизации Бронзового века. А эти легенды выполняли роль семейных преданий, потому что многие из действующих лиц этих мифов являлись официальными предками аристократических семей. Мифы изначально считали летописаниями, и знатные юноши поколения за поколениями заучивали их наизусть. Потом их стали переносить бродячие певцы-аэды, и в каждом городе появился свой вариант того или иного мифа и свой потомок Геракла от местной девчонки. У этого гражданина, кстати, насчитывается больше полусотни детей. Например, спартанский царь Леонид и Александр Македонский считались прямыми потомками Геракла, а поскольку он был сыном Зевса, то значит, и власть этих семей происходила непосредственно от богов. Практически все аристократы архаичной Греции выводили свой род от какого-либо героя мифа или аргонавта, и на этом основании претендовали на власть. Знать владела большей частью пахотных земель, и своим божественным происхождением пользовалась так же, как мы сейчас пользуемся документами из кадастровой палаты.

Юля Семакина, девочка с первого ряда, вдруг оторвалась от конспекта, который записывала аккуратным, почти каллиграфическим почерком.

— Значит, Геракл мог быть живым человеком? — изумленно спросила она.

— Вполне, — кивнул я. — Его могли просто обожествить потомки, как хетты обожествили своего правителя Телепину, шумеры — царя города Ур Гильгамеша, а римляне — Юлия Цезаря. Обычная практика в то время. Если Геракл жил на самом деле, то это случилось примерно в середине или конце тринадцатого века до новой эры. Он был потомком царей Фив и Микен, и прав на престол имел побольше, чем Атрей, отец Агамемнона. Легенды говорят, что он отвоевал Микены и отдал Атрею, чтобы тот сохранил город для его детей. Кстати, царь Микен Аттариссияс упоминается в хеттских источниках конца тринадцатого века, так что он персонаж вполне реальный.

— И Атрей, конечно же, кинул Геракла, — с понимающим видом оторвался от телефона еще один студент, имени которого я не знал. Он нечасто баловал меня своим посещением.

— Естественно, — кивнул я. — По-другому и быть не могло. Его убил племянник Эгисф, а потом, после ряда неописуемо грязных историй трон достался сыну Атрея Агамемнону, тому самому, который начал Троянскую войну. А дети Геракла, которые стали править племенем дорийцев, непрерывно нападали на Пелопоннес, пытаясь отвоевать наследие предка. У сына Геракла Гилла, внука Клеодая и правнука Аристомаха ничего не вышло. Гилл и Аристомах и вовсе погибли в этих войнах. А вот его праправнук Темен Пелопоннес завоевал-таки и стал родоначальником спартанских царей, представителя которых вы могли видеть в одном мерзком голливудском опусе.

— Триста спартанцев? — снова выступил студент с телефоном. — Я смотрел, зачетный фильмец.

— Спорно, — я даже вздрогнул от отвращения. — Темен с братьями завоевал восток Пелопоннеса в 1103 году до новой эры, прогнал внуков Агамемнона и стал царем Арголиды. Микенская цивилизация к тому времени уже рухнула, люди забыли тонкие ремесла и письменность, а международная торговля почти полностью исчезла. Потому-то города-дворцы, которые служили центрами производства товаров, были уничтожены и более не восстанавливались. Дворцовая экономика развалилась, вертикальная иерархия в обществе практически исчезла, а Греция вернулась к родоплеменному строю, лет этак на восемьсот назад. Дорийцы просто добили то, что на самом деле уже умерло. Таким образом, Темен является персонажем почти историческим, потому что известны его потомки вплоть до царя Леонида.

— То есть, все это литературное наследие нужно было только для того, чтобы обосновать права на землю? — разочарованно спросила Семакина.

— В какой-то степени, — пояснил я. — Потом оно, конечно, стало жить собственной жизнью и обрастать несуществующими подробностями. Мифы стали литературой Древней Греции, а аристократы превратились в отдельный биологический вид, который столетиями женился только на выходцах из своего круга. Они утверждали, что обладают аретэ — врожденным благородством, которое можно получить только от знатного предка. Правда, потом разорившимся аристократам понадобились деньги, и один из них, по имени Платон, стал учить, что благородство можно приобрести не только по наследству, но и путем правильного воспитания и образования. Так аристократы снова стали богатыми, беря за себя дочерей состоятельных простолюдинов, а у нас появилось целое направление философии. На пустой желудок не пофилософствуешь, знаете ли. Кстати, если кому-то вдруг интересно, Платон происходил по прямой линии от самого бога Посейдона. Вот это, я понимаю, родословная, куда там худородным Романовым!