Последний рассвет

Через некоторое время Шиничиро оказался сам на себя не похож. Его шевелюра пушилась и пахла свежим, его подбородок и щёки, обсыпанные пёстрой крошкой веснушек, матово поблёскивали. В ясных глазах его то и дело вспыхивали искорки недовольства, но своим покорным видом, кротким и успокоившимся лицом, юноша вызывал умиление. Переодетый в свежее кимоно жемчужно-серого цвета из гардероба Суа, он помогал мудрецу готовить ужин.

— Жаль отважных и самоотверженных воинов, полагающихся лишь на ярость. Такие воины рвутся в бой, как одержимые, не считаясь ни с собственными силами, ни с замыслами и возможностями противника, — сказал Генбо, сидя на дровах возле разгоравшегося очага.

Он чистил рыбу серебристым ножиком и с интересом глядел на парня. Кот, по имени Энно, ластился, неустанно тёрся о коленку толстяка своей вспушённой шёрсткой.

— Ты про меня, Генбо-сэмпай?! — поднял голову Шиничиро. Как ни странно, язвить не хотелось.

— Красавец парень! — похвалил толстяк, иронично улыбнувшись. — Стоило ветру сильней взъяриться, как отныне ты не хозяин себе и ничего не сможешь поделать. Скоро Суа, пользуясь поддержкой Бадафусы, станет влиятельней многих даймё. Пожалуй, самой влиятельной… Только твои друзья… Не будет места им, а что касается тебя… — Мудрец, погрустнев, наклонил лысую голову. — Ты уйдёшь… нет-нет, — быстро-быстро он покачал головой, дабы не напугать парня. — Не из жизни, а из времени. Поверь, так будет лучше и для тебя, и для тех, кому ты не безразличен.

— Откуда знаешь? — с глупой усмешкой, но удивлённо уточнил Шиничиро.

— Не так давно некий Идзавара… самурай, — Генбо покосился на кота, — не живой, конечно, отдавший жизнь за Белого Тигра, начал говорить со мной… странным образом.

— Лишён ума, толстяк, — не глядя, Шиничиро покрутил пальцем у виска. — Как живёшь с таким бредом в голове!?

— О-о, другое дело! — восхитился Генбо, присвистнув. Передавая парню плетёную широкую тарелку, на которой были красиво разложены ломтики морского окуня, палтуса и скумбрии, мудрец глядел по-особенному, как будто знал нечто такое, что не удалось постичь никому.

Вернулись Хаору с Масаши, неразлучные с тех самых пор, как Суа было принято решение плыть на выручку Кагасиро. Хаору мечтал вновь оказаться в привычной стихии — на качающейся палубе, а Масаши воображение уносило в далёкие края, и вдвоём они подолгу беседовали о море, и о кораблях, и об островах…

«Бамбуковый мореход» переживал за друга: никогда тот не выглядел столь подавленно. Но стоило Генбо заговорить, как тревога ушла сама собой, и Масаши держался удивительно строго. Зная, что отец прозябает где-то в тюрьме или в каменоломне, мальчик не хныкал, уверенный, что с такими друзьями, как Хаору, увидит его снова.

— Завтра украсим жилище к Новому году, — предупредил Генбо, с достоинством усевшись на циновке. — Хао-сан, наделаешь бумажных фонариков столько, на сколько хватит бумаги. Маса-тянь, леди Суа посетит завтра необыкновенное вдохновение, поэтому не вздумай противоречить ей, когда пригласит во двор!

— Э-э, про меня забыл! — недовольно напомнил Шиничиро.

— Не забыл, узнаешь в своё время, — кивнул мудрец, хитро скосив глаза.

Дверь, одо, со скрипом отворилась, и в комнату втекли плавные звуки флейты да разноголосое детское пение. В моду входили европейские обычаи: японская ребятня выпрашивала угощение во имя чужого бодхисатвы Исы.

Суа, наклонив голову, ступила в хижину вместе с белым паром, казалось исходившим от её раскрасневшегося лица. Она тоже принимала ванну и осталась довольна: ничто так не расслабляло гнетомую заботами душу и натруженное тело, как отдых в огромном чане с горячей водой. С точностью чувственных натур Шиничиро уловил настроение девушки и расслабился, но, глядя на него, она вдруг нахмурилась и резким кивком позвала.

Из-под шкур возле пылавшего жаром очага Генбо достал рисовые колобки, завёрнутые в сушёные морские водоросли, и кучу разнообразной закуски из рыбы и мяса.

— Вино, — приказала Суа, скрывшись в темноте жилой комнаты.

— Возьми бива, — напомнил Генбо вослед Шини. — У леди хорошее настроение.

Глубоко вздохнув, Шиничиро принял из рук толстяка кувшин и закуски.

— Куда делись твои бахвальство и наглость? — спросила она, встретив парня довольным взглядом.

— Что? — глухо уточнил Шиничиро, изучая девушку пристально и недоверчиво.

— Ничего, садись, — махнула она рукой.

Длинная свеча, оплывающая каскадом воска, стояла в деревянной ёмкости с водой на старой подставке в форме дракона, изогнувшего тело. Жёлто-рыжий маленький огонёк горел медленно, не колышась, освещая мягким нежно-жёлтым светом фигурку из слоновой кости — пузатого Хотэя, вечно довольного и отдыхающего в любимой позе, на боку.

— Чего изволите, Окугата-сама? — прибегнув к подобострастной учтивости, Шиничиро ощутил холод под ложечкой: Суа не терпела угодливости, и только лень, навеянная магией горячей воды, остановила её гнев.

Оставшись в одном жемчужно-белом юката, широком и пышном, точно облако, долгим глотком она отпила вина прямо из кувшина. Сузившиеся красивые глаза залились золотистым блеском.

— Почему не ешь, не пьёшь, мальчик? — спросила она, придвинувшись. — Догадываешься, что твой отец задолжал?

— Мне всё равно! — с наигранным равнодушием произнёс парень, отвернувшись.

Сидя рядом с нею на циновке, он испытал жгучее волнение. Тело начало трясти мелкой дрожью, желудок норовил завязаться в узел, словно от голода.

— Не имеешь прав распоряжаться мной, — дерзко добавил он.

Поднеся руку к его гладкому подбородку, тыльной стороной ладони девушка погладила парня по щеке, затем пальцами медленно повернула к себе. В его глазах вспыхнули выдающие волнение искорки.

— Ты что, не желаешь доставить своей госпоже удовольствие? — спросила она кротко. Лицо её, мягко тронутое светом свечи, порозовело, выдав забурлившее чувство. — Поешь и попей, станет легче.

— Воин северного додзё не дешёвка какая-нибудь! — резко ответил парень. — Не служит за плотское удовольствие, пусть и сама принцесса выбирает его!

Проглотив рисовый колобок, Суа встала рывком — так, что пламя свечи дрогнуло, испуганное, и Шиничиро съёжился, втянув голову в плечи. Закрыв дверь на затвор, подбросила в очаг сухих дров. Огонь с треском поедал ароматные кипарисовые дрова, в комнате стало жарко, несмотря на приоткрытое окошко.

— Играй! — приказала она царственным тоном, суровым, не допускающим противоречия. Скрывшись за фусума у противоположной стены, зашуршала одеждой.

Неуверенно потянув за кожаный шнур на левом плече, Шиничиро достал бива из футляра.

— Пой, мальчик, — добавила она. И что-то подсказало парню — если ослушается, то ему придётся не сладко.

Мелодия, которую Шиничиро заиграл на бива, разбередила бы душу любого чёрствого самурая, любого искушённого музыкой аристократа. Закрыв глаза, он запел — звонким задрожавшим голосом, но это лишь придало исполнению больше чувства. Он играл и пел, и у него самого возникло такое ощущение гармонии, что слушающий не смог бы не разделить того, что испытывал парень.