Последний рейс

Но вот то, что пишущий врач давно в эмиграции, док не знал.

В 18.30 подошли к Карским Воротам. Получили распоряжение Штаба ждать ЛК «Диксон».

«Диксон» подошел в 22.00 и предложил ждать «Индигу», с тем чтобы провести сразу обоих. Но мы ждать не стали, пошли сами. Осторожно раздвигая льдины и форсируя отдельные перемычки, прошли нормально от Чирачьего к мысу Меншиков и от него на норд-ост к чистой воде.

На «Индиге» капитаном мой лучший друг Лева Шкловский.

Лев Аркадьевич Шкловский – лучший капитан БМП, и его фотопортрет уже лет двадцать висит на Доске почета у пароходства.

На «Индиге» я плавал дублером капитана в 1984 году. Таким образом Лев спасал меня после инфаркта от врачей.

У Франции не нашлось двух-трех адмиралов, которые желали бы геройски умереть в бою, как требовал их знаменитый император Наполеон. В результате Нельсон загнал самого Бонапарта в снега России – в лапы Кутузова. Хотя французский унтер-офицер успел самого Нельсона «наконец доконать» – как заметил адмирал, упав на палубу «Виктории».

В результате его привезли на родину только через несколько месяцев в бочке с коньяком. А на сооружение ему Трафальгарского мемориала в Лондоне денег у благородных британцев не хватило, и наш царь-батюшка выдал им дотацию – во как!

Приказ себе: найти и изучить скульптуру Микеланджело «Пьета» – единственное произведение, на котором он высек свое имя.

Мне дорог сон.Но лучше б камнем статьВ годину тяжких бедствий и позора,Чтоб отрешиться и не знать укора.О, говори потише – дай мне спать!

Мне всегда был дорог сон, то есть красота и книги.

Бесполо-середняцкая книга Роландо Кристофанелли вполне заслуживает пустозвонного предисловия лауреата Ренато Гуттузо. Я вырезал из книги фото скульптурного портрета Микеланджело и повесил его в каюте над койкой у изголовья. И меня не смущает страшный взгляд Буонарроти, тем более глядит он мимо всех нас -на Млечный Путь. Никто, насколько мне известно, из его героев не улыбается, но и не плачет. Когда скорбь и страдания могучи, тут не до слез. И настоящая великая радость бытия спокойно обходится без улыбок и смеха. А в лице самого Микеланджело более всего обыкновенного упрямого упорства.

В ноль сменил мастера. Он задержался в рубке – предупредил о повышенном внимании – по прогнозу лед. Туман. Стал я у правого окна. Что-то светится справа градусов сорок над горизонтом. Присел – исчез проблеск. Решил, просто отблеск на стекле. Но все-таки удивился. Очень уж отчетливо. Может, луна? И нырнула в облака…

Юрий Александрович стал говорить про предисловие к моему двухтомнику Жени Сидорова. Понравилось ему предисловие. Стал говорить, что еще что-то Сидорова читал. Я перевел разговор на Колбасьева. Это когда он сказал, что я спины не разгибаю над машинкой. Вот я и растекся про Колбасьева, что, мол, пишу предисловие к его книге. Не хочу говорить, что веду здесь дневник.

И тут мы одновременно увидели с правого борта на курсовом градусов двадцать здоровенную льдину – метров тридцати. Она бело лучилась в тумане и густой ночной тьме.

– Лед! – сказали мы в один голос, и не без удивления. Ведь пару минут назад обшарили на трех шкалах, и никакого льда не было.

Я рванул телеграф на средний (был маневренный полный) и громко сказал второму помощнику Подшивалову, который в штурманской корпел над картой:

– Иван Христофорович, врубите прожектора! И носовой, и с рубки! Хочу рубочный поглядеть в боевой обстановке!

Потом откатил дверь и выглянул на крыло. Обняло сырым холодом, замогильным.

Нет льдины! А в небесах – луна сквозь тучи – как бледное пятно, как бледная замерзшая царевна… Обманулись! Оба! Вот какие штуки бывают. Четко видели здоровенную льдину, а это длинный отсвет от луны сквозь щель между облаками упал на черные волны.

– Луна! – сказал я Юрию Александровичу.

– Да, я понял уже! Я дал опять полный маневренный.

Капитан ушел из рубки, осердившись на коварную луну.

Приказа второму помощнику врубить рубочный прожектор я не отменял, но он покопался, покопался у пульта огней и затих. Я тоже молчал, начиная на него злиться.

Луна продолжала играть в прятки-то проглядывала, и тогда по горизонту в разных местах появлялись вполне натуральные льды, то растворялась в тучах, и тогда льды исчезали. Когда такое встречается в том районе моря, где предупредили о плавучих тяжелых льдинах, и когда туман находит каждые несколько минут, то нервирует.

В тройной ореол была одета луна, лучистая.

Иван о чем-то тихо и увлеченно разговаривал с рулевым. Мы шли пока на автомате. И рулевому нечего было делать. И все было мирно. Но второй помощник не включил и не опробовал прожектор, и этого не следовало забывать, хотя и хотелось забыть.

Около часа я отшагал по рубке взад-вперед, затем сделал очередное упражнение для шеи – двадцать круговых движений в одну и другую стороны, потом по пятьдесят раз согнул ноги, оттягивая носки. Желание мышечной нагрузки остается, и это хорошо.

Иван вдруг шагнул к радиотелефону и вызвал «любое судно, идущее в центре моря Лаптевых курсом на восток». Ответил теплоход «Харламово». Отметку этого теплохода я принял за симметричную засветку на экране радара, а Иван стоял с радаром впритык и легко обнаружил встречное судно. Вторые помощники поговорили о сроках разгрузки, очереди на нее в портах назначения, высоте воды на баре Колымы, обменялись опытом по сколачиванию ящиков для подборки в них рассыпанного картофеля и включении этих лишних ящиков в счет возможной нехватки груза. И только потом Иван спросил у встречного судна про ледовую обстановку в том месте, откуда «Харламово» шло.

С этого следовало начинать. Встречный дал границы четырех-шестибалльного льда на курсе. До него было еще далеко. Туман прочистился, и делать, вообще говоря, мне на мостике было нечего. Но и уходить не следовало, если капитан приказал бдить эту ночь. И только тут я заметил странный отблеск на мачте.

– Что мачту подсвечивает? – первый раз за все это время открыл я рот.

– Как что? Луна.

– Левый рей? Сзади свет, а луна справа впереди.

– А! Это кормовые погрузочные люстры горят, – небрежно объяснил Иван.

Тут я понял, что Подшивалов просто-напросто не ведает, где включается рубочный прожектор, а когда он шарил на пульте в темноте, то врубил по ошибке кормовые люстры. Любой моряк знает, что если впереди затемненной ночной рубки есть в носовой части судна освещенный предмет, то он должен быть затемнен, так как мешает наблюдению впереди. Иван люстры не выключил, давая тем понять, что они и должны, мол, гореть по штату. Я хотел опять промолчать, но помимо воли спросил:

– Почему не врубили рубочный прожектор?