Последний верблюд умер в полдень

— Мама? Папа? Я надеюсь, вы простите меня за то, что разбудил вас, но считаю, что должен сообщить вам об отсутствии Кемита. Он взял с собой бурдюк с водой.

Полдня до воды для бегущего человека. Так сказал Кемит, и, видимо, решил так и поступить. Бросив нас, он обретал возможность спастись самому. Я не сомневаюсь, что его длинные ноги могли покрыть расстояние так быстро, как он и утверждал, особенно когда есть вода, чтобы пополнить влагу, теряемую с пoтом.

— Я печально разочарована в Кемите, — заявила я, когда все расселись вокруг моей фляги. Каждый из нас сделал глоток; я считала, что этого хватит, а ещё один — непозволительная роскошь. Закрепив флягу на поясе, я продолжала: — Я редко ошибаюсь, судя о людях; по-видимому, это была одна из моих немногих ошибок.

Не было смысла обсуждать наши дальнейшие действия. Мы шли вперёд, отказываясь признать поражение, пока не иссякнут силы. Так поступают Эмерсоны.

Но мы представляли собой жалкое зрелище. Бородатый и измождённый, Эмерсон вёл нас за собой. За исключением сверкающих глаз, Рамзес был похож на миниатюрную мумию: тонкий, как пучок веточек, и коричневый, будто высохший на солнце труп. Я только радовалась, что не видела себя. Мы упорно брели, пока прохлада утра сменилась палящими ударами солнечной кувалды. Перед моим взором возникали удивительные миражи в мерцающей дымке раскалённого воздуха — пальмы и минареты, сверкающие белые стенами городa, возвышающиеся утёсы чёрного камня, увенчанные фантастическими руинами… Затем их покрыл серый туман, как будто наступил вечер. Мои колени подогнулись. Это было необычное ощущение, потому что я была в полном сознании, однако ноги совершенно мне не повиновались.

Эмерсон наклонился надо мной.

— Нам лучше закончить воду, Пибоди. Она будет только испаряться.

— Ты пьёшь первым, — прохрипела я. — Потом — Рамзес.

Губы Эмерсона треснули, растянувшись в улыбке.

— Очень хорошо.

Он поднял фляжку. Я сосредоточила затуманенный взгляд на его горле и видела, как он проглотил. Затем передал флягу Рамзесу, который поступил так же, а затем отдал мне. Я выпила оставшиеся два длинных, неповторимо вкусных глотка, и тут меня осенило:

— Вы не… Рамзес, я говорила…

— От разговоров только сушит горло, мама, — ответил мне сын. — Папа, я считаю, мы можем использовать одно из одеял в качестве подстилки. Я буду нести один конец, а ты…

Хриплое карканье, вырвавшееся из глотки Эмерсона, выглядело карикатурой на обычный сердечный смех.

— Рамзес, для меня великая честь быть твоим отцом, но не думаю, что эта идея выполнима на практике. — Наклонившись, он поднял меня на руки и пошёл дальше.

Я была слишком слаба, чтобы протестовать. Если бы в моём теле оставалась хоть капля жидкости, я бы заплакала — с гордостью.

Только такой человек, как Эмерсон, с телосложением героя древних времён и моральной силой лучших сынов Англии, возможно, смог бы идти так долго, как он. Я то впадала в забытьё, то снова приходила в себя, и тогда чувствовала руки, крепко державшие меня, и медленные равномерные шаги, несущие нас вперёд. Но даже это могучее тело имело свои пределы выносливости.

И когда он остановился, у него ещё хватило сил, чтобы бережно положить меня на землю, прежде чем самому в изнеможении рухнуть рядом, и последнее, что он сделал — протянул руку так, чтоб она касалась моей. Я была слишком слаба, чтобы повернуть голову, но мне удалось сдвинуть другую руку на ничтожный дюйм и почувствовать, как её схватила другая, крошечная ручонка. И, окончательно погружаясь в милосердное забвение приближающейся смерти, я поблагодарила Всевышнего за то, что в конце земного пути мы были все вместе, и что Он избавил меня от пытки — видеть, как те, кого я любила, уходят передо мной.

Книга вторая

ГОРОД СВЯТОЙ ГОРЫ

Потусторонний мир оказался совсем не таким уютным, как меня приучили ожидать.

Не то, чтобы я точно представляла себе, как именно выглядит загробная жизнь. Честно говоря, обычные образы ангелов, ореолов, арф и небесных хоров всегда казались мне немного глупыми. (Не просто немного глупыми, если быть полностью честной. Больше подходит слово «нелепыми».) Я считала, что в худшем случае меня ожидает спокойный сон, в лучшем — воссоединение с теми близкими, которые ушли раньше. Я с нетерпением ждала встречи с матерью, которую никогда не знала, но, тем не менее, чувствовала, что она была замечательной личностью, и намеревалась найти моего дорогого папу погружённым в свои бесконечные исследования в каком-то небесном читальном зале. Если только он узнает меня. В своём земном существовании он зачастую проявлял довольно расплывчатые понятия по этому вопросу.

Бред принимает странные формы. Если бы я не была так уверена, что прожила вполне добродетельную жизнь, то считала бы себя отправленной в Совершенно Другое Место, ибо чувствовала, будто меня жарят на огромной сковороде. Бездна воды, вылитой в моё горло, не могла утолить неугасимую жажду. А хуже всего, что мои взывания к мужу оставались без ответа. Я бежала вниз бесконечными коридорами со стенами, окутанными туманом, за неким тёмным силуэтом, непрестанно удалявшимся от меня. Не ошиблась ли я, размышляя о собственной моральной ценности? Худшее наказание, которому обиженный Создатель мог подвергнуть меня — тщетные попытки найти моего дорогого Эмерсона в безграничных залах Вечности.

После тысячелетий поиска я обнаружила, что уже не бегу, но еле переставляю ноги, бредя по длинному, наклонному проходу, где стены и пол были безжизненного тусклого серого цвета. Далеко впереди появилось мерцание света, и чем ближе подходила я, тем ярче было золотое сияние. Я услышала голоса. Журчал смех, играла сладкая музыка; однако, несмотря на приём, который они обещали, мои шаги замедлялись, и я боролась с силой, неудержимо влекущей меня вперёд. Но бесполезно! Наконец проход закончился в великолепном зале, наполненном цветами и свежей зеленью и сиявшем много ярче солнечного света. Меня ожидало множество людей. Впереди стояла очаровательная женщина, в чьи тяжёлые чёрные косы были вплетены розы. С распростёртыми руками она звала меня в свои объятия. Позади я увидела знакомое лицо — лицо моей дорогой старой няни, обрамлённое накрахмаленными белыми оборками чепца. Рядом стояла почтенная пара в древних костюмах начала века^[94]; я узнала их по портретам, висевшим в кабинете папы. Другие лица были незнакомы, но я знала с уверенностью, выходящей за рамки земной жизни, что в прошлых жизнях они были так же дороги мне, как и я — им. Все улыбались, все кричали приветствия. (Папа отсутствовал, но я совершенно не ожидала увидеть его. Несомненно, он в очередной раз увлёкся исследованиями и забыл о нашей встрече.)

Среди собравшихся были дети — но ни одного смуглого с крупными чертами лица. Были и рослые, красивые мужчины — но ни одного с глазами, пылавшими синим блеском, ни одного с ямочкой на подбородке.

Собрав последние силы, я выкрикивала любимое имя, будто заклинание. И наконец — наконец! — мне ответили.

— Пибоди, — прогремел столь знакомый мне голос, — немедленно вернись!

Свет исчез, музыка и смех утихли с долгим вздохом, и я провалилась в безграничную ночь из мира небытия.

Когда я открыла глаза, представшее мне зрелище имело явное сходство с христианской версией небес. Облакоподобная прозрачная белая ткань создавала навес над кушеткой, на которой я лежала, и свисала мягкими складками вокруг неё. Занавеску колебал слабый ветер.

Когда я попробовала встать, то обнаружила, что в состоянии лишь поднять голову, да и то не надолго; но стук, с которым она ударилась о матрас, убедил меня, что это не сон, а тем более не смерть. Я попыталась позвать Эмерсона. Звук, вырвавшийся из моего горла, был чуть громче хныканья, но немедленно принёс результат. Я узнала шаги, приближавшиеся ко мне. И когда муж отодвинул шторы в сторону и наклонился надо мной, я нашла в себе силы броситься в его объятия.

Скрою последующую сцену — не потому, что я стыжусь прочности взаимной преданности, объединяющей меня с Эмерсоном, или способов, которыми она проявляется — а потому, что обыденные слова неспособны описать силу чувств этого воссоединения. Возобновляя повествование, предлагаю вам представить меня в нежных руках мужа, и поэтому — невыразимое спокойствие, овладевшее мною.

Прежде всего, конечно, я спросила о Рамзесе.

— Полностью пришёл в себя. Снова такой же назойливо любопытный, как всегда, — ответил Эмерсон. — И как всегда, неизвестно где.