Последний верблюд умер в полдень

— Я помню. Превосходный совет, но, кажется, Рамзес уступает своей любви к театральным эффектам, когда интерпретирует его, как предупреждение.

Рамзес попытался возмутиться, но не успел возразить, как отец выступил в его защиту.

— Я склонен думать, что всё обстоит именно так, как интерпретирует Рамзес, Пибоди. Похоже, мы оказались в центре политической борьбы за власть. Тарек и его брат сражаются за царский трон…

— Решение за богом, — перебила я. — Ты ведь слышал, что сказал мне Муртек; он явно имел в виду предстоящее пришествие бога.

— Да. Но надеюсь, ты не настолько наивна, чтобы считать бога нетленным. За благочестивыми банальностями надписей, подобных тем, что повествуют о Тутмосе Третьем^[116], скрыта та же самая уродливая истина, которая руководит современной борьбой за власть и престиж. В Египте Верховные жрецы Амона были eminences grises^[117] позади трона, а кончилось тем, что они сами захватили корону.

— Значит, ты думаешь…

— Я думаю, что и Настасен, и Тарек хотят сесть на царский трон, — сказал Эмерсон. — А что касается Верховного жреца Аминреха… — Увидев, как в дверях появилась служанка, он замолчал, пробормотав проклятие. — Чёрт возьми, что ей надо? Скажи ей, чтобы убиралась отсюда.

— Думаю, она хочет уложить меня в постель, — сказала я, подавляя зевок. — Сам скажи ей.

— Ладно. — Вздохнув, Эмерсон поднялся. — Ты, наверное, устала, Пибоди. Сегодня был интересный день.

— Да не то, чтобы я устала… — промолвила я, встретившись с ним взглядом.

— О? Да, но… — Эмерсон откашлялся. — Ну… э-э… идём, Рамзес. Спокойной ночи, Пибоди.

— Au revoir^[118], мой дорогой Эмерсон.

Я действительно немного устала, но спать не собиралась. Мой мозг работал вовсю и кипел от вопросов, которые я мечтала обсудить с Эмерсоном. Пока служанка суетилась по комнате, затемняя лампы, поправляя одеяло и помогая мне облачиться в ночную рубашку, я размышляла о том, чтобы Кемит вёл себя более открыто, а не столь подчёркнуто литературно. Да, хорошо, что нас предупредили не открывать сердца незнакомым людям — но вокруг все были чужими, даже Кемит. Что он хотел от нас? Кому мы могли бы доверять?

Уложив меня в постель, служанка начала «прислушиваться к голосу сердца». Я взглянула на тонкие пальцы, лежавшие на моей груди, и подозрение переросло в уверенность.

— Ты не Аменит, — сказала я. — Твои пальцы длиннее, чем её, и двигаешься ты совсем по-другому. Кто ты?

Я приготовилась повторить вопрос по-мероитически, но в этом не было никакой необходимости. Опустив рубашку обратно, она тихо сказала:

— Меня зовут Ментарит.

Ее голос был выше по тону, чем у Аменит — сопрано, а не контральто.

— Могу ли я увидеть твоё лицо? — спросила я и, поскольку она колебалась, продолжила: — Аменит показала мне своё. Мы — друзья.

— Друзья, — повторила она.

— Это означает…

— Я знаю. — Резким движением она откинула назад вуаль.

Моим глазам предстало очаровательное личико, круглее и мягче, чем у её товарки-жрицы, с большими тёмными глазами и нежным ртом. Последняя особенность сильно напоминала Настасена. Девушке она была гораздо более к лицу, нежели принцу, но немного настраивала меня против неё.

— Ты очень красивая, — сказала я.

Она стыдливо опустила голову, как и любая скромная английская девушка, но поглядывала на меня из-под длинных ресниц, и глаза её были яркими и настороженными.

— Ты должна спать, — сказала она. — Ты была очень больна.

— Но сейчас здорова. Благодаря вашему отличному уходу я полностью выздоровела. Разве Аменит не сказала тебе, что мне лучше?

Её гладкий лобик нахмурился, и я повторила вопрос на запинающемся мероитическом. В отличие от Аменит, она не смеялась над моими ошибками.

— Я не говорила с сестрой, — сказала она медленно и чётко. — Её время закончилось, моё началось (?) сегодня.

Я не поняла и переспросила; она объяснила, что первое означало «уход» или «долг», а моя интерпретация второго была правильной. Но когда я попыталась продолжить разговор, она приложила пальцы к моим губам.

— Ты спишь сейчас, — повторила она. — Говорить не хорошо.

Она отступила в угол комнаты и уселась на низкий табурет. Через несколько мгновений занавес, отделявший соседнюю комнату, отбросили в сторону. И появился Эмерсон. Он был одет в особенно красивый тканый халат с ярко-голубыми и шафрановыми полосами, и нёс одну из глиняных ламп. Возможно, именно она заливала розовым румянцем его лицо, но я считала иначе.

— Иди, служанка, — сказал он по-мероитически, запинаясь. — Сегодня вечером я с моя женщина. Это время… э-э… Я хочу… э-э… — Его природная скромность одержала верх, и речь не удалась, ибо его изучение языка не продвинулось так далеко, чтобы включить эвфемизмы для деятельности, которую он имел в виду. Прибегнув вместо этого к языку жестов, он задул лампу и двинулся к Ментарит, указывая на дверь и хлопая по ней ладонью.

Думаю, Ментарит прекрасно всё поняла. Издав приглушённый звук — то ли вздох, то ли хихиканье — она отступила к двери. Я наблюдала за происходящим, давясь от смеха, а другое чувство, уверена, называть не стоит. Выражение безмятежного удовлетворения разлилось по лицу Эмерсона после того, как он прогнал её. А затем направился большими шагами к кровати, где я лежала — слишком широкой для меня, но смущение вскоре было преодолено неизмеримо более сильными ощущениями. Это продолжалось долгое время. Больше ничего не скажу.

Когда всё завершилось, и мы лежали в приятной истоме после удовлетворения супружеской привязанности, Эмерсон прошипел:

— Теперь мы можем спокойно говорить, не боясь быть услышанными.

Я слегка изменила положение, потому что он говорил прямо в ухо, что производило не неприятное, но отвлекающее действие. Эмерсон сжал меня в объятиях:

— Это была не единственная причина присоединиться к тебе, Пибоди.

— Ты чрезвычайно эффективно продемонстрировал свой основной мотив, мой дорогой Эмерсон, но почему бы не воспользоваться ситуацией? Я полагаю, у тебя родился блестящий план побега?

— Побега? От чего? Чёрт возьми, Пибоди, выйти из этого здания не представляет труда. Но что потом? Без верблюдов, воды и запаса еды у нас нет ни единого шанса вырваться отсюда, даже если предположить, что я смогу найти вход в туннель, по которому мы шли сюда, а я не смогу.

— И что ты предлагаешь? Ибо я полагаю, ты устроил это романтическое свидание не только для того, чтобы перечислить, что именно мы не в состоянии сделать.

Эмерсон усмехнулся.

— Милая моя девочка, как замечательно слышать, что ты снова принялась бранить меня. Но если ты забыла свою истинную причину организации этого свидания…

— Ладно, Эмерсон, прекрати. А точнее — пожалуйста, отложи то, чем ты занят, пока мы не пришли к решению, как преодолеть наши трудности, потому что я не могу думать, когда ты…

После ещё одного интервала Эмерсон проговорил, прерывисто дыша:

— Ты слишком много болтаешь, Пибоди, но какое удовольствие затыкать тебе рот вот таким образом! То, что я хотел сказать, когда твоё присутствие отвлекло меня — абсолютно ясно, что нет никакой необходимости в побеге. Мы даже не приступили к изучению этого замечательного места. Возможности для научных исследований безграничны!