Последний верблюд умер в полдень

Муртек взглянул сквозь пальцы.

— Вы живы! — воскликнул он.

— Да, и намерен жить дальше, — отрезал Эмерсон. — Убирайся вместе со своей палкой! — добавил он, отведя в сторону угрожавшее ему копьё и резко толкнув стражника.

Муртек поднял глаза к небу. К тому времени я достаточно изучила мероитический, чтобы понять его комментарии, состоявшие в основном из проникновенных благодарственных молитв различным богам. Было ясно, что он не лгал, когда говорил, что отвечает за нашу безопасность.

— Но кто бы мог подумать, что они рискнут собой ради одной из реккит? — завершил он.

Никто не ответил. Возможно, Муртек репетировал объяснение, которое ему придётся дать своему начальству.

Под впечатлением от атмосферы команд Эмерсона солдаты с глупым видом выстроились в линию. Человек, получивший удар от Эмерсона, снова был на ногах. Он не страдал ничем более серьёзным, чем кровотечение из носа.

Почувствовав, что меня тянут за штаны, я обернулась и увидела молодую мать, обнимавшую мои колени. Рамзес держал мальчика, который, в свою очередь, тянул Рамзеса за нос, и выражение лица моего сына компенсировало множество унижений, которые он наносил мне в своё время.

— Отбрось на меня тень своей защиты (?), великая дама, — выдохнула маленькая женщина. — Покрой меня своей одеждой (?).

— Конечно, конечно, — ответила я, пытаясь поднять её на ноги. Муртек, шатаясь, подошёл к нам.

— Идём, почтенная мадам. Идём быстрее. Вы сделали вещь не допускается, очень опасно.

— Нет, пока ты не дашь этой женщине слово, что она будет в безопасности. Я возлагаю ответственность на тебя, Муртек. Будь уверен, с помощью магии я узнаю, если с ней что-нибудь случится.

Муртек застонал.

— Я думаю, вы поверить, почтенная госпожа, я клянусь Аминрехом.

Он повторил те же слова женщине. Она подняла взор; по лицу бежали струйки слёз, но свет надежды озарял и преображал его, уверив меня в том, что это действительно была торжественная клятва. Не пытаясь встать, она осыпала бесчисленными поцелуями мои пыльные ботинки и вознамерилась сделать то же самое с сандалиями Муртека. Он отскочил назад, как будто она была прокажённой — как, вероятно и было на самом деле с общественной точки зрения. Самым странным, однако, оказалось её поведение по отношению к Эмерсону. Стоя на коленях, она целовала мои ботинки, а когда Эмерсон подошел, она распростёрлась, будто коврик, лёжа вниз лицом в грязи.

Эмерсон отступил, краснея.

— Чертовски неловко, Пибоди. Какого дьявола?

Я наклонилась над маленькой женщиной, но она отказывалась двигаться, пока Эмерсон не заговорил с ней. Он так волновался, что с трудом подбирал нужные слова.

— Встань, почтенная госпожа… э-э… женщина — о, чтоб тебя! Бояться нет. Ты хорошо. Э-э… молодой мужчина ребёнок хорошо. О, Пибоди, давай уйдём, я терпеть не могу такое!

Последнюю фразу, конечно, он произнёс по-английски. Женщина, должно быть, что-то поняла, потому что поднялась с колен. Закрыв лицо в знак большого уважения, она обратилась с краткой речью к Эмерсону и, наконец, повернулась, чтобы уйти.

Нам пришлось отрывать от носа Рамзеса мальчика, который тут же от души завопил — естественно, мальчик, а не Рамзес. И рёв продолжался, пока его не заглушила упавшая на место занавеска.

Муртек не был расположен к беседе во время обратного путешествия. Мы тоже молчали, обдумывая в течение некоторого времени драматический инцидент и его возможные последствия. Наконец Рамзес (кто же ещё, как не он?) заговорил:

— Ты понял, что она сказала вам, папа?

Эмерсон хотел бы ответить утвердительно, но в глубине души он честен.

— Она назвала меня своим другом?

— Это было одно из слов, которые она употребила, — сказал Рамзес с непоколебимой уверенностью. — Вся фраза была что-то вроде «другом реккит». Слово «реккит», по-видимому, происходит от древнеегипетского «простые люди».

— Хм, да, — промолвил Эмерсон. — Как и другие слова в речи знати. Маленькая женщина, кажется, использовала другую форму языка. Признаюсь, я с трудом понимал её.

— Она и слуги, которых мы видели, различаются физически, — продолжал Рамзес. — Они могут принадлежать к разным расам.

— Не так, — ответил Эмерсон. Неточности речи всегда раздражают его. — Это слово часто неверно используют, Рамзес, даже в среде учёных. Однако внутри рас существуют подразделы, и это вполне может быть… Эй, Муртек!

Он ткнул в бок Верховного жреца, который рысил впереди нас, что-то бормоча себе под нос. Муртек подпрыгнул.

— Достопочтенный сэр?

— Ваши люди вступают в браки с реккит?

Муртек поджал губы, как будто собирался плюнуть.

— Они крысы. Люди не соединяться с крысами.

— Но ведь некоторые из женщин не уродливы, — сказал Эмерсон, ухмыляясь жрецу, как мужчина мужчине.

Лицо Муртека просветлело.

— Желает ли почтенный сэр женщину? Я послать за ней.

— Нет, нет, — постарался скрыть своё отвращение Эмерсон, ткнув меня под рёбра, чтобы удержать от реплик. — Я не хочу женщину, кроме почтенной мадам.

Лицо Муртека потемнело. Пожав плечами, он заковылял вверх по лестнице.

— Ну, знаешь! — с негодованием воскликнула я. — Судя по всему, на твоё вмешательство смотрели бы сквозь пальцы, а то и одобрили бы, если бы ты захотел взять женщину в качестве наложницы! Похоже, что старый негодяй преподнёс бы её тебе, как домашнюю кошку! И у меня на глазах!

— Моногамия не является универсальным правилом, Пибоди, — ответил Эмерсон, взяв меня под руку, когда мы начали подниматься по ступенькам. — И мне известно, что во многих обществах женщины приветствуют новых жён — как для дружеского общения, так и для помощи в выполнении домашних обязанностей.

— У меня другое мнение, Эмерсон.

— И я не удивляюсь, Пибоди. — Эмерсон посерьёзнел. — Похоже, ты была права: реккит живётся немногим лучше, чем рабам. Они, возможно, были коренными жителями этого оазиса; нынешний правящий класс ведёт свою родословную от эмигрантов из Египта и Мероэ, и браки между различными народами запрещены, или, по крайней мере, не рекомендуются. Хотя определённое количество скрещивания, несомненно, имело место.

— И несомненно, мужчины таковы, каковы они есть, — отрезала я.

— Пибоди, ты же знаешь, что у меня нет и никогда не будет…

— За исключением присутствующих, конечно, — уступила я.

* * *

Муртек распростился с нами в душераздирающей манере страдальца, сказавшего последнее «прощай» умирающему другу — или умирающего, сказавшего последнее «прощай» своим друзьям. Казалось, он постарел на десять лет; двум стражникам пришлось нести его на носилках.