Последний верблюд умер в полдень

Он обладал тяжёлым, стройным телом, целиком состоявшим из мышц, будто перевитым кожаными ремнями. Я слишком хорошо чувствовала это тело через тонкую льняную сорочку — моё единственное одеяние — и мои собственные мышцы стали ослабевать.

Тёплые губы скользили по моему лбу, по щеке… к уху.

— Я пришёл, чтобы помочь, а не причинить зло, леди. — Шёпот сопровождался тёплым, влажным дыханием. — Поверь мне.

Ну, особенного выбора у меня не было, так ведь? Он продолжал по-мероитически, очень медленно и отчётливо.

— Если ты заплачешь, это будет означать мою смерть. Вначале выслушай меня. Я вручаю тебе свою жизнь, чтобы доказать мою доброту (веру, намерения?).

Действительно, аргумент был убедительным. Когда он убрал руку, я судорожно вдохнула огромную порцию воздуха. Его тело было напряжённым и готовым к действиям, но он не зажал мне рот снова.

— Кто ты? — прошептала я.

— Ты не будешь звать стражу?

— Нет. Если только… Ты один?

Он сразу понял, о чём я говорю. Тяжесть, которая прижимала меня, исчезла, но рот по-прежнему прижимался к моему уху, и шёпот продолжался:

— Я один. Твой мужчина, твой ребёнок в безопасности. Они спят.

— Почему ты здесь? Кто ты?

— Я пришёл к… — Слово было мне незнакомо, но следующее предложение разъяснило его смысл. — Здесь опасность. Вы должны (сбежать, уйти?) из этого места.

— Нам необходимы верблюды, запасы воды… — начала я.

— Они будут.

— Когда?

— После… — Он замолчал.

Ага, подумала я, заподозрив, что будет «после».

— Что ты хочешь от нас? — спросила я.

— Сегодня вы спасли двух моих людей. Они умирают, они страдают. Вы поможете им стать..?

— Я не знаю это слово.

— Идти, уходить, делать то, что они хотят.

— Ах! — Взволновавшись, я повысила голос. Рука захлопнула мне рот. Когда она исчезла, я вздохнула:

— Понятно. Да, мы поможем. Что нам делать?

— Ждать. Посланник придёт, неся… Верьте только тому, кто принесёт…

— Что?

— Шшшш!

— Я не знаю это слово! Оно важно, — добавила я. И, можете поверить, это ещё было самой мягкой формулировкой.

Его дыхание стало быстрым и неравномерным. После паузы он сказал по-английски:

— Книгу.

— Книгу?

— Книгу! — Раздражение в приглушённом шёпоте прозвучало так по-эмерсоновски, что я чуть не улыбнулась. — Книгу. Английскую книгу.

— О! Какую…

— Я ухожу. — Он снова говорил на мероитическом.

— Подожди! У меня есть вопросы, много вопросов…

— Тебе ответят. Я иду. Стражники меняются (?) на повороте ночи.

— Как тебя зовут? Как тебя найти?

— Никто не может меня найти. Я жив только потому, что никто не знает моё имя. — Он стремительно поднялся на ноги, безликий, как резная колонна в темноте. Потом снова наклонился к моему уху, и мне показалось, что в его голосе звучал смех, когда он прошептал: — Меня называют «Друг Реккит».

* * *

–..! — только и сказал Эмерсон.

Я не протестовала, хотя Рамзес сидел возле нас, скрестив ноги и навострив уши, как и огромная кошка, устроившаяся у него на коленях. Эмерсон вышел из себя до такой степени, что усилия заставить его говорить шёпотом привели к звукам, напоминавшим бульканье кипящего чайника. Испытывать далее терпение моего мужа было небезопасно.

— Вначале я оказался вовлечён в заговор, который мог бы состряпать твой любимый автор Райдер Хаггард, — продолжал Эмерсон тем же хриплым шёпотом. — Теперь мне придётся вступить в состязание с другим персонажем из области фантастики — или, что ещё хуже, из английской сказки. Робин Гуд! Защищающий бедняков от знатных угнетателей…

— Не пойму, на что ты жалуешься, — ответила я. — Именно так ты поступил вчера, и теперь мы понимаем, что маленькая женщина имела в виду. Не удивительно, что её охватило благоговение; она, должно быть, приняла тебя за доблестного и таинственного защитника своего народа. Понимаешь, что это означает, Эмерсон? Никому не известно — ни кто он такой, ни как он выглядит. Это так романтично…

Эмерсон зарычал. Кошка прижала уши и зашипела в ответ.

— Почему ты ждала, пока наступит утро, чтобы рассказать мне, Пибоди? Почему ты не пришла ко мне сразу?

Конечно, в этом и состояла истинная причина его недовольства. Эмерсон отлично всё понимает, но продолжает цепляться за слабую надежду, что каким-то образом я превращусь в одну из тех — к сожалению, типичных для нашего общества — слабонервных барышень, которые с лёгкостью падают в обморок и с визгом бросаются к мужчине всякий раз, когда что-нибудь случится. В действительности он и мысли об этом не допускает, но, как и все мужчины, цепляется за иллюзии.

— Потому что стражник сменился в полночь, дорогой, — ответила я.

— Полночь? Здесь нет такого…

— Это свободный перевод. Какое бы время ни имелось в виду, его наступление было неизбежно, а торопливость, с которой мой гость спешил уйти, подтверждает, что смена караула не сочувствовала ему. Я не хотела насторожить возможных шпионов, отступая от обычного поведения.

— Но ты поднялась с кровати и отправилась искать Аменит-Ментарит — какую-то из этих чёртовых девчонок…

— То, что я вылезла из постели, вне зависимости от причины, не было чем-то необычным. Но помощи от Ментарит — именно от неё — ожидать не следовало, так как я рухнула прямо на неё по пути к… э-э… Она спала так крепко, что даже не пошевелилась.

— Снотворное, — пробормотал Эмерсон.

— Скорее всего. Когда я говорю, что упала на неё, то имею в виду, что действительно упала на неё сверху. И проснулась она только утром, как ни в чём не бывало.

Эмерсон задумчиво потёр свой подбородок. Рамзес — свой. Кошка изящно поднялась на лапы и настороженно застыла, подёргивая хвостом и устремив взор на птицу, которая, распевая, раскачивалась на ветке.

Воздух был ещё прохладен и нежен; лилии в пруду сложили скромные лепестки, прикрыв сердца в ожидании ухаживания кавалера-солнца. Везде царили мир и красота. Но я думала о грязных улицах деревни, закрытых домах за ставнями, почти осязаемом зловонии страха.

— Мы не можем уехать отсюда, не попытавшись помочь этим беднягам — прошептала я.

— Очевидно, не можем, даже если хотели бы — последовала кислая реплика мужа. — Попробовать можно, но, прах побери, Пибоди, я не верю, что у этих чёртовых бедняков есть хоть какой-то шанс.

— Определённо больший, чем у правящего класса.

— Они не имеют права носить оружие, — вставил Рамзес.

Он каким-то образом приобрёл — я и спрашивать не хотела, где и от кого — умение говорить, не шевеля губами, чуть ли не на манер чревовещателя.