Последний верблюд умер в полдень

— Послушайте! — возмутился Эмерсон.

— Я считаю, что они просто хотят привести нас в порядок, Эмерсон, — отозвалась я. Одна из женщин откупорила горшочек и поднесла его к моему носу; я ощутила сильный запах каких-то ароматических трав. Другая держала тонкое льняное одеяние.

— Именно против этого я возражаю… — речь прервалась чиханием. Я не видела мужа за спинами мужчин, но предположила, что ему тоже пришлось вдохнуть душистого масла. Понимая тщетность борьбы, он позволил увести себя, но я ещё долго слышала его после того, как потеряла из виду.

Женщины сопроводили меня в баню, где нас уже ожидали рабы. Одним из них был молодой человек; когда деловитые руки взялись за мою одежду с целью полностью снять её, я разразилась протестами, но безрезультатно, пока не появилась Ментарит, которая занялась переводом, чтобы женщины поняли меня. С хихиканьем и понимающими улыбками они выгнали юношу. Я не нуждалась в переводе, чтобы понять их мнение. Для них он вообще не был человеком — просто животным.

Тем не менее, их лица и телосложение указывали, что Эмерсон был прав, когда говорил о кровосмешении между двумя народами. Они были достаточно красивы, но такими могли быть и реккит при надлежащем питании и хорошо выстиранной одежде. Их полотняные халаты и украшения были того же образца, но не того же качества, как те, что принесли для меня; вместо золота они щеголяли медными браслетами и ожерельями из бисера. Я пришла к выводу, что женщины принадлежали к низшим слоям знати — возможно, личная прислуга особ королевского ранга. Естественно, опыта им было не занимать. Они вымыли меня, растёрли, умастили ароматическими маслами; одна из них уложила мне волосы в сложную причёску из косичек и завитков, закрепив её булавками с золотыми головками.

Нечасто мне приходилось быть сбитой с толку до такой степени. Часть моего разума принимала всё происходящее, отмечая мельчайшие детали туалета. Другая часть интересовалась, может ли эта сложная церемония стать прелюдией к другой, гораздо менее комфортной; а третья терялась в догадках, как воспринял это бедный Эмерсон, потому что я не сомневалась, что подобных знаков внимания удостоили и его, и Рамзеса.

Когда дамы попытались облачить меня в тонкий белый халат, я прервала их действия. Под их озадаченные улыбки я отыскала комбинацию и надела её. Результат, похоже, получился несколько обескураживающим, но я наотрез отказалась появляться на публике в одной лишь прозрачной сорочке, которая ничего не скрывала.

Когда я была готова — после добавления изящной маленькой золотой диадемы, браслетов, ожерелий и тяжёлых золотых нарукавников — мне на ноги одели сандалии. Подошвы оказались из кожи, но верхняя часть состояла только из узких полос, инкрустированных теми же синими и красно-коричневыми камнями, что покрывали украшения. Меня обуревали тяжёлые предчувствия о моей способности перемещаться в этом проклятом убранстве. И действительно, когда меня привели обратно в приёмную, то пришлось шаркать по полу, чтобы удержаться от падения.

Эмерсон и Рамзес уже ждали. Рамзес не так уж сильно отличался от обычного вида, за исключением богатства его украшений, которые, как и у меня, были золотыми и тяжёлыми. Но Эмерсон! Я горько пожалела, что не имела возможности взять с собой прибор для фотографирования^[126]. Как можно передать бьющую в глаза варварскую роскошь, богатое свечение золота, блеск ляписа и бирюзы, отражавшиеся на коже, которую смазали так, что она сияла, будто полированная бронза! Выражение его лица соответствовало наряду: принц-воитель, тёмные брови сведены вместе, губы кривятся во властной насмешке. Я рискнула бросить быстрый взгляд на его ноги. Они были немного бледнее, чем руки и грудь, но далеко не такие белые, как раньше. Часы, проведённые с обнажёнными голенями под солнцем, принесли плоды.

— Я не могу ходить в этом чёртовом наряде, Пибоди, — пробурчал он, проследив направление моего взгляда. Он пошевелил сандалиями, которые, казалось, были из кованого золота с загнутыми кверху носами.

— Но ты великолепно выглядишь, Эмерсон.

— Хммм…. Да и ты тоже, Пибоди, хотя я предпочитаю, чтобы ты была одета. И рад заметить, что ты хоть что-то носишь под халатом.

— Эмерсон, прошу тебя! — вспыхнула я.

Трудности с сандалиями вскоре удалось преодолеть с появлением нескольких занавешенных паланкинов вместе с дюжими носильщиками. Я ожидала, что Эмерсон заупрямится, как это, конечно, и случилось; но высказанное им замечание, когда он стоял и смотрел на темнокожих, мускулистых мужчин, вырвалось прямо из его благородного сердца.

— Их разводят для этого, — пробормотал он. — Разводят, как скот. Проклятье, Пибоди…

— Ничего не говори, Эмерсон. Я с тобой душой и сердцем. Но сейчас неподходящий момент для возражений.

Эмерсон неловко уселся в паланкин. Рамзес проворно прыгнул в другой, и там же устроился прислужник. Вместе со мной оказалась некая дама, которая ужасно раздражала меня, поскольку, пытаясь изобразить величайшее почтение, отказывалась сесть и всё время падала на колени — вначале на свои, затем на мои. Я украдкой подглядела между занавесками, что ноги носильщиков двигались в унисон; тем не менее, среди испытанных мной средств передвижения паланкин был не самым удобным. Как я и ожидала, нас несли дорогой, поднимавшейся от квартала знати к храму. Темнота наступила почти полностью; повсюду виднелись звёзды, будто алмазные украшения на груди ночи. В окнах богатых домов на склонах светились огни, но деревня выглядела так, словно её покрыли толстой чёрной вуалью. Клубы тумана плыли над ней, будто газовый шарф — над бархатной пелериной.

Я приложила пальцы к запястью и без удивления отметила, что пульс слегка участился. Неважно, подумала я; быстрое сердцебиение заставит кровь сильнее течь по венам. С нами обращались, оказывая невероятные честь и уважение, но это не давало никакой гарантии, что мы переживём ночь. Я снова вспомнила древних ацтеков Америки. И слегка изменила позу, чтобы острие ножа не покалывало кожу. Я воспользовалась возможностью спрятать его, когда надевала нижнее бельё.

Мы двигались вперёд. Я сопротивлялась робким попыткам моей компаньонки втащить меня обратно в приличествующее уединение; глядя из паланкина перед собой, я видела сквозь занавески очертания головы Эмерсона. Над скалами взошла луна — ещё не полностью, но в этом холодном, сухом воздухе её свет был достаточно силён, чтобы озарить серебристым сиянием сцену, и ни один учёный не смог бы сдержать себя при этом зрелище. Лунный свет над древними Фивами! Не величественные руины, пережившие века, но стовратный город в гордом расцвете, с не тронутыми временем дворцами и памятниками. Мимо проскользнул пилон ворот; ряд колонн, увенчанных головой Хатхор^[127], образовывали портик величественного особняка. Справа простиралась широкая лестница с лежащими сфинксами вместо балюстрады^[128]; над ней возвышались стены с вырезанными монументальными фигурами. Яркое красное сияние освещало нам дорогу. Я вытянула шею, чтобы лучше видеть, но передние носилки закрывали мне обзор, пока мы не поднялись почти на самый верх: близнецы-пилоны парили высоко в небесах, их раскрашенные фасады озарялись пламенем факелов. Не нарушая шаг, носильщики проследовали через двор, заполненный колоннами, будто в гипостильном зале в Карнаке^[129].

В этот момент увещевания моей спутницы достигли истерической высоты, и, так как мы проходили в опасной близости от некоторых колонн, я неохотно убрала голову. Когда же я отважилась выглянуть в следующий раз, лунный свет исчез. Мы находились глубоко в сердце горы, и, по мере того, как проходили комнату за комнатой и коридор за коридором, я поражалась невероятности достигнутого. Какие полчища рабов, какие неисчислимые столетия понадобились, чтобы свершить подобное?

Наконец процессия остановилась, и паланкины поставили на землю. Мне удалось выкарабкаться, хотя занавески этому и препятствовали.

По сравнению с тем, что я видела раньше, эта комната была довольно небольшой. Тканые портьеры покрывали стены; с одной стороны стояли вырезанные из камня скамейки, покрытые подушками. Носильщики подняли паланкины и удалились тем же путём, что и пришли. Женщины набросились на меня и принялись выпрямлять юбки и понадёжнее закреплять булавки в моих волосах, как горничные высокопоставленной дамы, готовящие хозяйку к государственному приёму.

Я оттолкнула их и подошла к Эмерсону, который стоял, положив руку на плечо Рамзеса. Он протянул ко мне другую.

— Твоя маленькая ручка замёрзла, дорогая, — поэтически произнёс он.

— Воздух холодный.

— Хм, да. Удивлюсь, если… — Он замолчал, когда по комнате разнёсся нарастающий бронзовый гул. Болтовня и смех прекратились. Наши сопровождающие сгруппировались по рангам: некоторые впереди, другие позади. Завесы на одном конце комнаты поднялись с помощью невидимых рук. Вострубил ещё один бронзовый удар, и процессия двинулась вперёд.

— Сейчас окажемся на месте, что бы там ни было, — весело заметил Эмерсон. — Я только надеюсь, что эти проклятые сандалии не заставят меня упасть. — Я сжала его руку.