Последний верблюд умер в полдень

— Ты ещё спрашиваешь, Пибоди? Замечательно. А почему бы и нет? Если сможешь убедить даму, чтобы она отвернулась, пока…

— Я приведу малыша, — тактично отозвалась Ментарит.

— Он, вероятно, под кроватью, — заметила я, протягивая руку к халату. — Как ты думаешь, для чего он ей нужен?

— Не стоит об этом рассуждать, — ответил Эмерсон. — Где, чёрт возьми, мой пояс? Ах, вот он. Но нам…

Повторное появление Ментарит с Рамзесом на буксире милостиво помешало ему завершить тоскливые умозаключения.

— Ах, вот ты где, мой мальчик, — ласково сказал он. — Извини, что тебя разбудили; это было женской идеей.

— Я не спал, — сообщил Рамзес. — Куда мы идём, папа?

— Будь я проклят, если знаю, — ответил Эмерсон.

— Шшшш! — зашипела Ментарит.

Я поражалась её уверенности — хотя она и предупреждала нас о молчании, но, казалось, совсем не боялась быть обнаруженной. Частично тайна получила объяснение, когда мы достигли прихожей. Там стояли четыре стражника — неподвижно, как статуи; огромные копья отражали свет ламп. Глаза даже не шевельнулись, когда мы с Ментарит проходили мимо.

— Похоже, загипнотизированы, — выдохнула я.

— Моим красноречием, — ответил Эмерсон. — М-да. Разве ты не поняла?

Большие деревянные двери были закрыты на засов. Ментарит проигнорировала их, ведя нас через ряд коридоров, которые становились всё более узкими и чистыми, а затем вниз по лестнице, упёршейся в маленькую дверь, покрытую грубой рогожей. Ментарит отодвинула её в сторону; мы прошли и очутились в огороженном дворе. Я сдавленно вскрикнула, когда моему взору предстала ужасающая картина — ряд за рядом неподвижных тел, вытянувшихся, как трупы в бледном свете убывающей луны.

Приходилось выбрать путь между ними. Когда я осторожно обошла одно из поверженных тел, то уловила отблеск глаз, открытых и бдительных, и поняла правду. Здесь отдыхали слуги-рабы; крышей им служило небо, ложем — тонкий коврик. Но они не спали. Везде, где мы проходили, эти широкие, наблюдавшие глаза следовали за нами. Можете считать меня фантазёркой, если хотите, но я чувствовала мысли, которые они не осмеливались выражать вслух — надежду, поддержку и доброжелательность — и эти мысли направляли мои шаги, будто тёплые, дружеские руки.

Ворота открылись на склоне холма перед кучей мерзко пахнувших отходов. Ментарит подобрала юбки и бросилась бежать по выбитой в земле узкой тропинке. Она мчалась не хуже зайца, и я еле дышала, когда она, наконец, остановилась. Взглянув на расположенную далеко внизу мостовую, я увидела впереди знакомые пилоны ворот. Мы были на краю кладбища.

Когда я оглянулась, Ментарит уже исчезла. Эмерсон взял меня за руку.

— Ещё один туннель, Пибоди. Здесь, за скалой, дыра.

Вокруг находились сплошные отверстия, провалы и трещины. Та, на которую указал Эмерсон, не выглядела многообещающей, но я протиснулась и почувствовала, как Ментарит взяла меня за руку. Широкие плечи Эмерсона застряли, но и он смог пролезть, пожертвовав несколькими дюймами кожи.

Ментарит зажгла светильник. Казалось, ей стало легче теперь, когда мы были скрыты от глаз, но шагала она ещё быстрее. Туннели выглядели в точности, как пройдённые нами ранее — узкие, тёмные и без всяких украшений. Я подумала, что они могут быть частью одной и той же сети.

Добрые двадцать минут мы путешествовали по этому лабиринту. Наконец перед нами оказалась крутая лестница, освещённая сиянием из пролома, расположенного выше. Я следовала за Ментарит, Рамзес дышал мне в спину, а Эмерсон замыкал процессию. Хотя лампа и испускала мягкий свет, но он ослепил меня после густой темноты туннеля. Ментарит ввела меня через пролом, и я обнаружила, что стою на голом каменном полу.

Комната была маленькой и такой низкой, что Эмерсон присоединился ко мне, причёсывая шевелюрой потолок. Тёмный прямоугольник на дальней стене указывал на обычный вход в комнату, в которой не было мебели, кроме низких каменных скамей. Кто-то сидел на одной из них — не рослая мужская фигура, как я ожидала, но завуалированная женская. Очередной запелёнутый силуэт стоял рядом с ней, держа в руках лампу. Ментарит встала с другой стороны от сидевшей женщины, чьё вышитое золотом покрывало блестело в свете.

— О Господи милостивый! — воскликнул Эмерсон. — Ещё одна!

Женщина встала, и он, как и я, сразу увидел, что она не была той самой, которая целовала ужасный лоб мертвеца. Фигура была легче, движения — более грациозными. Она задрожала; прозрачные драпировки трепетали, как крылья испуганной птицы. Затем, с внезапным жестом, будто взлетающая птица, она отбросила их, и они рухнули на землю.

Стройное тело, едва прикрытое лёгкой одеждой под вуалью, принадлежало девушке на пороге женственности. Лицо имело форму сердца, изгибаясь мягко закруглёнными щеками к аккуратному остренькому подбородку. Кожа отсвечивала полупрозрачным блеском жемчужины. Тончайший розовый оттенок скрашивал его бледность. Глаза были голубыми — не пылающий сапфир Эмерсона, но ласковая лазурь незабудки. Нежные брови возвышались над ними аркой, длинные ресницы окаймляли их. И венчавшие широкий белый лоб волосы рассыпaлись по плечам и вниз по спине волной яркого расплавленного золота с медными вкраплениями.

Первый звук, нарушивший тишину, возник откуда-то из-за моей левой лопатки. Он напоминал бульканье, с которым из шланга вытекают последние капли воды.

Эмерсон, справа от меня, шумно вздохнул. Губы девушки задрожали, и глаза её наполнились слезами. Я знала, что должна что-то сказать — что-то сделать — но, возможно, впервые в своей жизни буквально лишилась дара речи.

Выпрямившись, она расправила узенькие плечи и попыталась улыбнуться.

— Профессор и миссис Эмерсон, я полагаю?^[184] — спросила она.

Её голос был мягким и нежным, со странным незначительным акцентом. Последовали ещё одно бульканье Рамзеса и сдавленный хрип Эмерсона, который при всей своей грубой наружности невероятно сентиментален.

Я бросилась к ней и заключила в объятия. Не могу вспомнить, что я говорила. Лишь предполагаю, что что-то всё-таки сказала.

Она прижалась ко мне на мгновение, и я почувствовала, как горячие слёзы оросили моё плечо. Но быстро исчезли.

— Прошу прощения, — сказала она, отстраняясь. — Я совершенно потеряла надежду. Вы не можете знать, что это значит для меня… Но мы находимся в невообразимой опасности, и не смеем понапрасну тратить время. Вы… вы… вы не оставите меня здесь?

Эмерсон шумно откашлялся и шагнул вперёд, протягивая руку. Она протянула ему свою; большие загорелые пальцы сомкнулись вокруг неё.

— Я бы скорее оставил Рамзеса, — заявил он.

— Рамзес… — Она взглянула на него и улыбнулась. — Прости за то, что не приветствовала тебя. Я много слышала о тебе от… от моего друга.

— Это ты должна простить нас, дорогая, — возразила я. — За то, что так грубо глазели на тебя и вели себя так, будто вообще потеряли разум. Правда, у нас не было ни малейшего представления, что ты находишься здесь.