Последняя глава

И Мосс уехал, в кожаной ушастой шапке инспектора и в ульстере Самоубийцы, — уехал к месту своего погребения заживо. Неудивительно, что он так долго упирался против того, чтоб расстаться с Торахусом и с жизнью…

Все стало опять в некотором смысле в порядке.

Но вот фрекен д'Эспар.

Она опять здорова, она встала, да, она на ногах, она немного ест, немного спит и от времени до времени разговаривает с доктором. Но она далеко не в прекрасном настроении, шрам на подбородке не украшает ее. Она спросила доктора, как он думает, сгладится ли он со временем, и доктор ответил: о, да, он исчезнет. Между тем, фрекен массировала при помощи кончиков пальцев лицо вазелином.

Но в один прекрасный день…

Началось с того, что она проснулась, выспавшись, и, так как было воскресенье, оделась получше. День был ясный, после первого утреннего завтрака она бродила по протоптанным в снегу тропинкам, и щеки ее разрумянились, потом она читала газеты, потом пошла в свою комнату. Молодой девушке было как-то светло и отрадно, как давно не бывало.

Она спустилась к обеду вниз; так как было воскресенье, то и обед был несколько лучше обыкновенного — были куропатки и кисель. Гостей оставалось так мало, что все сидели за одним столом, доктор, в качестве хозяина, на верхнем конце, потом все вдовы пасторов и мелкие коммерсанты с дамами, и в самом конце заведующая.

Вдруг фрекен вскочила со своего стула.

— Что такое? — спросил доктор, и спросили гости. Ответа не было. — Что с вами, фрекен? — Нет. Доктор встал и хотел подойти к ней, но она пробежала мимо него и рванула дверь, спотыкаясь и прикрывая рот рукою.

— Зубы заболели, — сказал, улыбаясь, доктор, приглашая жестом гостей вернуться к хуропаткам.

Фрекен д'Эспар примчалась к себе в комнату. У нее тряслись руки, она нашла у себя во рту дробянку и нашла зуб, увы, да, сломанный зуб, передний зуб, необходимое условие красоты — о боже! — она устремилась к зеркалу и увидела черную дыру, ужасную дыру. Она не представляла себе, что же она будет делать; но по мере того, как она пробовала перед зеркалом улыбаться различным образом и раскрывать рот для смеха, в ней поднялось безудержное бешенство, и она разразилась проклятиями. Ее маленькие руки скорчились наподобие птичьих когтей, и она хватала ими в воздухе. О, боже, господи, чего ей было еще ждать! Что проку теперь фрекен д'Эспар от массажа лица и от забот о розовом шраме на подбородке! Что осталось вообще от всего ее плана, от дамы из объявления и видов потом на удачную партию? Все было разбито вдребезги.

Ведь она собиралась было взять судьбу за шиворот и согнуть по-своему! И не дьявольское ли это дело поражать ее раз за разом именно в лицо! С этой погубленной наружностью она лишилась теперь всяких надежд, что, что ей было делать? Когда она немного успокоилась, то опять как будто бы нашла некоторое утешение в толстом пакете с деньгами, покоившемся у нее на груди; это была некоторая поддержка: пока он у нее, она не будет ни голодной, ни бездомной. Осмотрев зуб у себя на ладони, она увидела, что он уже раньше был наполовину подточен, так что это был вопрос времени, и дробинка из ружья Даниэля подвернулась тут вместо жесткой хлебной корки или мясной косточки. Когда ее истерическое исступление прошло, она обдуманно и сознательно стала пробовать, как ей впредь надо улыбаться и смеяться своим опустошенным ртом. Безотрадные попытки…

В течение дня она перебрала мысленно все возможности: съездить снова в Христианию, или ото всего отказаться, или поехать в Финляндию, — ничто не принесло ей успокоения, все благополучные выходы ускользали от нее, она оставалась во власти мрака и отчаяния. Она не спала всю ночь, но утро застало ее с замкнутым твердым выражением на лице. Планы, построенные ею, не были грандиозны. О, теперь ей нужен был не граф, не богатый человек, она приняла какое-то решение.

Она пошла в курительную комнату, собрала там несколько старых газет и, взяв их подмышку, отправилась в путь — в лес.

Было, может быть, не особенно разумно и правильно, что она собралась к Даниэлю на его горную ферму как раз теперь, когда нуждалась в том, чтобы пожаловаться на свое горе с зубом и на многие другие свои горести, но у нее было свое оправдание, и было, может быть, при том и, свое намерение. Это наверно было не хуже многого другого, что она могла бы выдумать. Даниэль был человек, многое понимавший, он кое-что видывал в жизни, он лишился и отцовского двора, и своей возлюбленной, он знал цену и заботам, и крынкам с простоквашей, и мужественной бодрости духа. Сегодня понедельник, Даниэль наверное погружен в какую-нибудь работу.

Совершенно верно, она встретила Даниэля на полпути, у лесного сарайчика; ему нужно было опять доставлять домой сено, и так как установился санный путь, он вез сено на санях. Это, может быть, к счастью, это прямо перст судьбы, что она встретила его уже здесь, на полпути.

Они поздоровались, радуясь по обыкновению своей встрече; так уж много времени прошло с последнего раза, фрекен точно сквозь землю провалилась.

Она взялась за газеты и протянула их ему, — может быть, стоит просмотреть их как-нибудь вечерком, или нет?

Он благодарит и просто смеется от удовольствия. Читать для него самое лучшее занятие, он сам хотел выписать газету, но еще не собрался — сказал притворщик, — да, он ведь почти не умеет читать.

Он каждый день может получать газеты из санатории. Она с удовольствием будет приносить их. Когда они прочитаны гостями, их обыкновенно сжигают.

— Сжигают?

— Сжигают, — подтвердила она, кивнув головой. — Газеты на всех языках!

Он никогда не слыхал ничего подобного! Но у них такие большие средства, там, в замке, они такие богатые. — Не то, что я, — сказал он, — хожу вот тут и сам себе служу лошадью.

— Да, да, — ответила она, — вам не так-то уж хорошо. Ну, нет, жаловатьсято он не может. Лошадь приобрести ему ничего не стоит, у него есть кредит и доверие людей, он может пойти вниз в село и в тот же день получить лошадь.

Это великолепно!

Прямо в тот же день и час. Но он хочет подождать до весны.

— Это ваше большое достоинство, Даниэль, что у вас всегда такая бодрость духа.

— Дорогая фрекен, благослови вас бог, — воскликнул он, живо тронутый, — у меня есть руки, есть дом свой и хозяйство и скот, я продаю от времени до времени быка, стреляю зайцев и куропаток. К весне у меня будет лошадь, я тогда разделаю здесь болото и. засею его.

Тут она воспользовалась удобным случаем, чтобы показать ему свой рот, — вот, одна из его дробинок сломала ей зуб, хорошее это дело? Как ему не стыдно!

Он поднял руки от ужаса и огорчения; но так как она относилась к этому так мило, не плакала и не укоряла его, он снова собрался с духом. Правду сказать, ведь это почти не заметно, в сущности это ничего не значит, она все так же красива и миловидна.

— Ах, боже мой, миловидна! А это вот посмотрите! Это я тоже недавно получила. Хорошенький шрам, не правда ли?

Она должна была рассказать все происшествие, случившееся тогда при катаньи с горы, и Даниэль сказал, покачав головой:

— Мне следовало править!

— Да, это было бы хорошо.

— Следующий раз вы только пришлите за мной, я сейчас же приду, и с санями.

Его решительный тон и бодрый разговор уже достигли того, что она стала улыбаться, и вид у нее стал утешенный; она взяла его доверчиво за руку и спросила:

— Правда, ужасный вид, когда я улыбаюсь?

— Почему? Из-за этой-то маленькой дырочки от зуба? Я готов об заклад биться, что и не заметил бы ее, если бы вы не сказали мне сами. И дырки-то никакой нет.