Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями
Шрифт:
Самое странное: в этом деле не было доносчиков. Полиция выследила заговорщиков самостоятельно и профессионально, путем оперативной слежки определила, с кем встречался студент Академии, у кого бывал, кто посещал его и кто у него ночевал. Одновременно с Дашкевичем в эту же ночь были арестованы еще шесть человек — в разных частях города. У них нашли оружие, типографские шрифты, шифрованные письма. А студенты Духовной академии, вообразите, ни о чем не догадывались, даже те, кто жил с Дашкевичем в одной комнате.
Правда, один из сокурсников Дашкевича, однокашник еще по семинарии, на допросе показал, что получил на свое имя письмо, предназначенное Дашкевичу, и Дашкевичу его и передал. Впрочем, и вопросы о письме были вызваны тем, что при обыске у одного из заговорщиков был найден конверт от этого загадочного письма. А в конверте-то
Немедленно после ареста Дашкевич был из Академии отчислен — «вследствие неблагонадежности». Но неприятности продолжались.
Через несколько дней служители протирали лестницу (вот не знаю, какую — в одном документе написано: «в главном корпусе», в другом — «в общежитии»); один из уборщиков заметил на боковой стенке лестницы странную веревочку между кирпичами; за веревочку потянули, кирпичи подались и вынулись без особого труда; и тут на ошеломленных служителей посыпались… революционная литература, рукописи, какие-то пузырьки с загадочной жидкостью и даже «гильсы».
Нечего говорить, что и тут никаких доносчиков не оказалось. Кто организовал тайник, с какой целью — решительно никому не было известно. Допрошенный Дашкевич сказал, что ничего не знает о тайнике и рукописи написаны не его рукою (хотя экспертам очень даже показалось, что почерк на некоторых бумагах именно его).
Думаете, всё? Как бы не так. На Академию обрушились запросы из высоких инстанций. Представьте себе головную боль инспектора Ивана Николаевича Королькова (он же профессор греческого языка), когда в Академию пришло письмо… (Это письмо в архиве Академии сохранилось неполностью, и тридцать лет тому назад мне пришлось изрядно поработать, чтобы установить его автора.) …Письмо от Его высокопреосвященства митрополита Киевского и Галицкого Платона.
Митрополит, как пишут его биографы, отличался редкой «ласковостью и добротой», а кроме того любил Киевскую духовную академию и всячески опекал ее. Но на этот раз он был пугающе строг.
В письме требовалось: «усилить… надзор за всеми студентами Академии, в особенности же за теми, в которых замечаются: легкомыслие, склонность к светской — рассеянной жизни, холодность к вере, строптивость и недовольство своим положением; …строго наблюдать, чтобы студенты Академии не имели у себя книг вредного содержания в нравственно-религиозно-политическом отношениях и не приносили их в Академию от других лиц, не отлучались из Академии поздно вечером, не ночевали вне ее и возвращались в нее из данных им отпусков в урочное время; отечески внушить им, чтобы они для своей пользы — не знакомились…»
С кем не знакомиться — увы, осталось неизвестным, так как следующий лист не сохранился… [465]
В ответ на это письмо Совет Академии — «в видах большего охранения Академии от сторонних, приносных вредных влияний и для большего усиления надзора внутри ее» — постановил принять ряд срочных мер.
Во-первых, в отношении студенческой библиотеки (о ней ниже). Во-вторых, «закрыть у студенческого корпуса Академии задний ход» — то есть выход непосредственно на Ильинскую улицу, «с тем, чтобы как студенты, так сторонние лица не иначе входили в здание и выходили из него, как чрез парадный ход и швейцарскую, и вместе с сим вменить в строгую…» (Что «вменить», опять-таки осталось неизвестным, поскольку следующий лист отсутствует, а заодно осталось неизвестным, следовало ли далее «в-третьих» и «в-четвертых».)
465
ЦГИА Украины, фонд 711, оп. 3, ед. хр. 1592, л. 13–13 об.; подчеркивания — в оригинале.
С библиотекой же была вот какая история. На втором этаже трехэтажного студенческого корпуса, в свободной комнате (бывшей курилке) студенты организовали свою библиотеку. Она составлялась частично на их складчину, частично через пожертвования или даровую присылку от редакций. Был избран специальный студенческий комитет, который занимался сбором денег и выпиской новых изданий. Все три года, предшествующие эксцессу, А. И. Булгаков был членом этого комитета.
Но только теперь начальство догадалось проверить, что же выписывали студенты. И тут оказалось, что выписывали-то в основном «Отечественные записки», которые после
смерти Н. А. Некрасова возглавлял М. Е. Салтыков-Щедрин, а также журнал весьма демократического, если не сказать революционного содержания «Дело», главным редактором которого за год до наших событий стал К. М. Станюкович.Короче, периодические издания не только светского, но и не совсем рекомендуемого содержания.
На оба журнала уже наваливались цензурные репрессии. В ближайшее время (в апреле того же 1884 года) «Отечественные записки» будут запрещены и это станет тяжким ударом по здоровью Салтыкова-Щедрина. В тот же апреле будет арестован и заключен в Петропавловскую крепость (а через год выслан в Сибирь) Станюкович. Журнал «День» хотя формально и уцелеет, но под грузом цензуры безнадежно увянет, то есть с ним произойдет примерно то же, что в ХХ веке с «Новым миром» Твардовского после изгнания Твардовского.
(Напомню, что для поколения А. И. Булгакова Салтыков-Щедрин был не классиком из школьной программы, а живым и волнующе современным писателем. Варя Покровская, юная невеста Афанасия Ивановича, весною 1890 года напишет ему: «Мы всё это время читаем Щедрина, и я под влиянием этого чтения настраиваюсь на особый лад» [466] .)
Вот на эту никому не подконтрольную библиотеку перепуганное начальство Академии и решило наложить свою руку. Конкретно — книги перенести в общую библиотеку, где и за выпиской журналов, и за чтением их легче будет присматривать. (Кстати, официальная библиотека Академии была невероятно богата и весьма терпима.)
466
Е. А. Земская. Михаил Булгаков и его родные, с. 58. Речь идет о семейном, домашнем чтении по вечерам, когда Варя и ее мама «сидят за работою», то есть что-то шьют или вышивают, а кто-нибудь из братьев читает вслух.
Возмущенные студенты потребовали отменить это решение. В противном случае грозили разобрать книги по рукам. Начальство проявило упорство. Студенты ответили демонстрацией. Она состоялась вечером 12 марта, в то самое время, когда в читальной комнате общежития под надзором инспектора Королькова шло «приведение в известность» (то есть обследование) студенческих книг.
Из доклада инспектора Королькова — ректору: «…12 сего месяца в 9 часу вечера, когда я находился в студенческой читальной комнате и, вследствие постановления Совета Академии, занимался совместно с некоторыми студентами приведением в известность книг, помещающихся в их библиотеке, — в это время на коридоре среднего этажа была произведена студентами шумная демонстрация, обнаружившаяся в сильном крике, топанье ногами, свисте и т. п. Эта демонстрация повторилась снова, когда я, покончивши занятия в читальне, проходил по коридору среднего этажа. В том и другом случае огни в лампах были потушены студентами. Подобная же демонстрация и в тот же вечер была произведена студентами в общей зале, по окончании вечерней молитвы…» [467] (Причем в последнем случае в голову одного из служащих был брошен сверток бумаги с песком.)
467
ЦГИА Украины, фонд 711, оп. 3, ед. хр. 1592, л. 10.
И опять доносчиков не было. Ктo гасил свет, ктo кричал и бросал кулек с песком, осталось неизвестным. Зато по почте на имя ректора пришло дерзкое письмо. Оно сохранилось в архиве.
«О<тец> Ректор! Первый шаг на защиту попранных прав сделан… От Вас зависит сохранить мир: уважьте нашу просьбу, если не желаете зла себе и нам. Студенты. 1884, м<арта> 12» [468] .
Не думаю, чтобы Аф. Ив. принимал во всем этом участие. Он предпочитал все житейские проблемы решать погружениями в работу, а в годы ученья — погружением в ученье. И тем не менее это все происходило при нем, в корпусе, где он жил, в комнатах, где был не один, в библиотеке, в которой занимался. Это был фон — это был плотный фон — его жизни и учения в Киевской духовной академии.
468
Там же, л. 28.