Послушная одноклассница

— Ты расскажешь мне, откуда знаешь, как вести себя в таком случае?

Нет, только не это… Я так боялась, что мы вернёмся к этому, что он запомнит.

Хмурюсь, не хочу скрывать, как неприятна мне эта тема, этот скользкий, опасный путь, путь в никуда: когда вспышки в темноте слепят глаза, не давая даже сморгнуть. Нет, нет, только не сегодня. Не сейчас.

— Сегодня я готов был уйти. То стекло, что разделяло нас с Рубиной в палате, могло остаться на всю жизнь и становиться только толще. Ты не сдалась, ты знала, что она повернётся и увидит меня. Мия, откуда?

Закрываю лицо руками. Воспоминания давят. Всё давит, будто ему дали команду «фас». Не люблю разговаривать о себе. Не люблю рассказывать, ворошить, потрошить. Это тяжело, больно. Стыдно.

Он и так знает про Тузова. Не нужно ещё и про маму. Нельзя!

Мотаю головой в надежде, что Денис поймёт этот знак. Словами сказать не могу.

«Мысль изреченная есть ложь…»

И он понимает. Чувствую, как обнимает со спины, лбом упираясь мне в шею. Вздрагиваю.

Опять неожиданно. Искренне. Сильно!

Наконец-то этот день закончился.

69

Сны сменялись один за другим, и каждый был хуже предыдущего, страшнее, мрачнее, беспросветнее. Все не помню. Но один… он потряс меня до самого основания, до Ахиллесовой пяты, хранящей все уязвимое и боязливое во мне, как бы я не старалась храбриться.

Сначала сон был правдоподобным: по следам вечернего визита в клинику, те же грозные и неподкупные охранники, непробиваемые и устрашающие вертухаи Соломонова старшего, непоколебимый, но утомленный доктор.

Сон шел след в след с реальными воспоминаниями, которые я подсознательно старалась забыть, отправить на самый пыльный склад памяти, чтобы никогда не доставать, даже не дотягиваться до.

Но потом вдруг палата. Рубины… Лили. Неживой взгляд, прилипший к батарее. В голове бьет набатом предупреждение доктора: она не просто не в себе, опустошена и равнодушна, на неё не действует даже снотворное, она не хотела, чтобы её спасли. Жутко, страшно до животного, инстинктивного страха, когда боишься чего-то сильного, потустороннего, которое может подобраться и к тебе, как зараза.

По левую руку чувствую ещё человека. Он живой, в нём эмоции, чувства, стремления, непонимания — жизнь. Но посмотреть на него не могу. Мне как будто кто-то приказал смотреть только на Неё — нежизнь. Хочу вырваться, развернуться всем телом, не могу. Вдруг Лиля медленно поворачивает свой стеклянный взгляд на меня, и на долю секунды в нём пропадает мертвецкое безразличие. Вздрагиваю, отступаю назад, упираюсь спиной в ледяную стену. Холодок пробегает по телу, ноги и руки немеют.

Она смотрит на меня, впивается, упивается. Ждёт. Чего? Чего может ждать от меня нежизнь? Я не хочу, это не для меня, не моё. Не мой путь.

Не мой!

Лицо её становится ещё бледнее, черты заостряются, не хищно, а окаменело — когда не сражается, а застывает. Я часто-часто моргаю в надежде, что видение пропадет, что эта ужасная реальность выпустит меня из своего плена. Но Лиля всё смотрит и смотрит. Бледнеет и бледнеет.

Может, она ждёт спасения? А я могу?!

Резко вскакиваю на кровати. По телу дрожь, виски и шея мокрые — самый настоящий холодный пот. Дышу часто, но прерывисто. Самый страшный кошмар, какой я помню. Никогда ещё сон меня так не выматывал, не выжимал.

Тяжело сглотнуть, горло саднит. Нужна вода, хотя бы глоток. Не чувствуя себя, своего тела, поднимаюсь с кровати, мелкими шажками выхожу из той комнаты, в которой мне постелил Денис. Иду, держась за стены, дверные ручки. Нужна опора, хотя бы такая.

Глазам к темноте привыкать не нужно, они недавно видели и не такой мрак. Аккуратно приоткрываю дверь на кухню и застываю на пороге.

Денис сидит за кухонным столом, лицом ко мне, взгляд его устремлен в монитор ноутбука. Он чем-то увлечён, сидит в темноте, меня замечает не сразу. И не заметил бы, если бы я не попросила пить.

— Не спится? — Спрашивает, забирая назад пустой стакан.

Чувствую, как вода наполняет организм, неприятно булькая в животе, будто лишняя. Но нет, не лишняя, горлу становится намного легче, я хотя бы могу говорить не как старуха Изергиль.

— Просто приснилось что-то странное. — Отвечаю шёпотом и тут же закрываю лицо руками.

Странное?! Да это самый настоящий ужас!

— Мне включить свет? — Спрашивает вкрадчиво, тихо.

— Нет. — Шумно выдыхаю, отрываю руки от лица. — Нет, не надо, так лучше.

Без приглашения прохожу к кухонному столу, присаживаюсь напротив ноутбука. Денис тоже возвращается на своё место, отодвигает железного друга в сторону. Наверное, чтобы видеть меня. Хмыкаю. Конечно, всё для тебя, Мия. Как же!

Сидим в тишине, в темноте. Каждый думает о своём. Я перебираюсь на соседний стул, который ближе к стене, чтобы упереться в неё спиной, она кажется надежнее, чем спинка самого стула.

У Дениса вибрирует телефон. Он отбивает звонок почти сразу. Интересно, который час…

— Да, Марин.

Ему что-то говорят, я не прислушиваюсь, с каким-то упорством вглядываюсь в кухонный шкаф, пытаясь разглядеть узор по дереву.

— Нет, это вопрос решённый.

Опять слушает голос на том проводе. Меланхолично отмечаю про себя, что, наверное, звонит Марина Владимировна. Нет, Марин, конечно, может быть у них много, но как-то вот интуиция моя намекает на конкретную — психолога.

— Мне всё равно, что он думает. Он сам мне сказал, что я недостоин его фамилии.

Что?

Стараюсь повернуться к Денису не так резко. Но не получается, понимаю это, когда наши взгляды встречаются. Его, в отблесках от света монитора, и мой — по ту сторону этого свечения.

— Это он приказал тебе позвонить? — Услышав ответ, ухмыляется. — То есть это тебе приспичило отчитать меня в четыре утра?

Отворачиваюсь, прерывая наш зрительный контакт, подтягиваюсь на стуле, чтобы сесть поудобнее. Вдруг Денис встает и уходит. Возвращается с пледом в руках. Разговор с Мариной ещё не прекратился, но говорит, видимо, только одна, потому что Денис ничего ей больше не отвечает.