Пособие для начинающей проститутки

– Хочу...

– Что тогда?

– Я его боюсь.

– Кого? Грека этого? Шнур сказал, ему шестьдесят семь лет. И у него не встает, – успокаивает Жека. – И он очень богатый человек, Шура. Он очень богатый.

Жека говорит с грустью. Этот грек не раздумывал бы на его месте, откуда привезти дешевый кафель, а взял бы самый лучший.

Шурка немного успокаивается. Если Макриянису шестьдесят семь лет, то он совсем старик. Может, ему, действительно, нужен человек, который был бы рядом. Но глаза у него... глаза чертовски молодые и очень веселые. Такие, словно в следующую секунду он готов расхохотаться. И в людях он разбирается очень хорошо – сразу просек, что Шнур с бизнесом не имеет ничего общего.

Шурка совсем успокаивается и обнимает Жеку за живот.

– Я очень тебя люблю, моя прелесть, – говорит Жека.

– И я очень тебя люблю...

Хочется поблагодарить Жеку за его нежность хотя бы красивой фразой. Но его тело она, правда, любит больше, чем свое собственное. У него очень гладкая кожа, очень горячие, крепкие руки и всегда напряженный, влюбленный в нее член.

– Эх, жалко, что ты минет не умеешь исполнять, – вздыхает вдруг Жека. – Ты хоть попробуй.

Шурка закрывает лицо руками и хохочет.

– Хочешь, я тебе пособие куплю? – предлагает он.

– Тогда я тебе букварь куплю.

– Зачем?

– Ты же читать, наверное, не умеешь?

– Почему? Умею...

Жека, наконец, сдается и возвращается к стандартным постельным отношениям. Шурка тоже отвлекается от мысли об оральном сексе, размораживается, тает в его руках, жадно впитывая его в себя.

– Ох, Жека...

И вдруг начинает казаться, что так хорошо может быть только перед концом света, что все это скоро оборвется, и она заплатит жуткой болью за каждую секунду украденного у судьбы наслаждения, потому что не заслуживает даже этой секунды.

Шурка помнит, что нельзя жаловаться. За окнами начинает носиться снег. Порывы ветра бросают снежинки в стекла, и кажется, что кто-то робко царапается снаружи.

Берта смотрит не на Шурку, а на лимон в блюдце. А в глазах у Шурки и лимон, и блюдце, и скатерть, и Берта сливаются в едкое кисло-желтое пятно.

– Я бы на твоем месте не пренебрегала бы дружбой такого человека, – говорит Берта о Шнуре. – Ты должна его слушаться уже только потому, что он взялся помочь тебе.

– Он же не ради меня старается, – Шурка опускает голову.

– Я вижу, что он дает тебе дельные советы. А то, как ты понимаешь их, – твое личное дело, – отрезает Берта.

Шурка молчит. Думает о чем-то своем и улыбается.

– Что? – не понимает Берта.

– Берта, а...

– Что?

– У тебя нет никакого пособия по минету?

Берта смотрит странно.

– Не понимаю, почему у меня не получается, – признается Шурка. – Тошнит меня до рвоты.

Берта, наконец, приходит в себя и пожимает плечами.

– Твоя голова черт знает чем забита. Не знаю, что ты имеешь против. Вполне удобный способ. А тошнит – с непривычки. Ты просто должна привыкнуть, тогда все неприятные ощущения уходят. Если ты в детстве сосала соску, как все нормальные дети, у тебя должна быть к этому склонность.

– А если я ее выплевывала, а все ползали по полу и искали?

Берта не смеется.

– Значит, купи себе соску сейчас. И тренируйся. А потом на бананы перейдешь или огурцы. В конце концов, у школьницы какой-нибудь можешь поинтересоваться. Сейчас все третьеклассницы этим балуются.

Дома Шурка лежит и смотрит в облезлый потолок. С Жекой попрощались – на неделю. Он снова поехал на Запад. А она снова осталась в своей холодной квартире.

Внутри пахнет ветром. Как Шурка ни заклеивала окна, а сквозняки гуляют по квартире и листают раскрытые книги на столе. Шурка ничего не читает – надоело. Литература для нее исчерпана. Единственная настольная книга – русско-греческий словарь. Она думает, что скажет Макриянису, если он ей откажет, и как поблагодарит, если он предложит ей что-то. Но скорее всего – ничего не предложит. Его фабрики и без переводчика работают отлично.

Шурка проваливается в пружины бабкиного дивана и тихо радуется тому, что может здесь спрятаться – укрыться от всего мира.

И вдруг раздается дребезжащий звонок в дверь. Шурка подскакивает, на цыпочках подходит к двери – смотрит в дверной глазок и не может разглядеть через поцарапанное стекло глазка того, кто пришел.

– Берта? – спрашивает на всякий случай.

– Не угадала, – отвечает мужской голос.

На площадке темно.

– Кто? – лихорадочно соображает Шурка.

Шнур? Как он мог найти ее? Возможно ли такое? Сердце обрывается вниз и стучит где-то в пятках, словно крошится от страха.

– Шура? – спрашивает мужчина из-за двери. – Открой мне. Не бойся...

Гипноз действует. Она открывает дверь. На площадке под разбитой лампочкой стоит Савва, прислонившись спиной к перилам лестницы и сунув руки глубоко в карманы плаща. Стоит и молчит. Потом кивает самому себе.

– Да, это ты. Я спросил у соседей, где ты живешь. Они тебя описали. Странная, говорят, девушка. Ты одна?

– Почему «странная»? – обижается Шурка.

Он проходит в квартиру без приглашения, словно в каком-то полусне.

– Одна, – запоздало отвечает Шурка.

Его лицо абсолютно ничего не выражает – те же черно-белые контуры, нахмуренные брови и погасшие глаза. Он садится на стул около ее дивана, не вынимая рук из карманов плаща.

– Холодно у тебя. Я так просто зашел. Не бойся, – повторяет он. – Почему-то ты мне вспомнилась. Так, зацепило что-то...

Она осторожно садится на диван, словно опасаясь выпасть из границ реальности. Савва окидывает взглядом квартиру.

– У тебя ребенок?

– Нет.

– А соска чья? – кивает на пустышку на журнальном столике.

Шурка молчит. Отчего-то делается так больно, словно ей вдруг снова шестнадцать лет, и это – ее мальчик, они скоро поженятся и у них родятся дети... Но ничего этого не будет.

Бывает, что вот так, волной, резко, накрывает ощущение невозможного, и ты понимаешь, что твоя жизнь тебе не нужна, а нужна другая – та, которой у тебя никогда не будет. После таких приступов ноги сами делают шаг к распахнутому окну, а руки тянутся к отточенному лезвию бритвы, только бы спастись от реальной действительности, от своей гадкой, дешевой жизни и коротких, ворованных фотовспышек фальшивого счастья.

Она чувствует, как на щеках остаются горячие дорожки.

– Может, чаю? – предлагает сквозь слезы.

– Нет, не надо, – отказывается Савва. – Я сейчас уйду. Здесь заезжал поблизости в одну мастерскую, и так, занесло чего-то. Ничего, Шура. Не плачь. У всех жизнь не сахар. У меня в квартире тоже холодно, я там редко бываю. Больше в клубе сижу. Или по делам мотаюсь. Клуб «Мадлен» знаешь? Заходи как-нибудь в гости...

Шурка смотрит во все глаза и видит только, как фигура Саввы качается и тонет в море ее слез.