Повелитель крыс

Связанный человек не произнес заклинания, но власти его нельзя было не повиноваться. Как ни старался осторожничать Григорий, он вынужден был пробормотать:

— Они не… не вышли оттуда… но…

В комнате сгустилась тишина. Григорий не в силах был вымолвить больше ни слова.

— Но в это страшно поверить, так вы хотели сказать? Даже зная правду, вам хочется отрицать ее, верно?

— Да.

Франтишек умолк и как бы умиротворился. Казалось, будто бы то, что Григорий высказал свои опасения, сняло со связанного мага колоссальный груз.

— Грифон поселился там с тех самых пор, как выстроили этот дом. Кто его построил, значения не имеет. Какой-то простой смертный, обычная пешка. Но вот арка и чудовище, что восседает на ней, старее самого дома. Я точно знаю, что это так, хотя не ведаю, откуда именно привезли эту арку. Откуда-то из Европы. Увы, это все, что я сумел разузнать об этом. Вызнать, кому принадлежит дом, также оказалось делом нелегким и темным. Бумаги передавались от одного доверенного лица другому при отсутствии каких-либо непосредственных контактов.

— Но существует ведь…

— Да, мне известно о существовании группы, которой этот дом принадлежит по доверенности. Никакой организации по указанному адресу не существует, и тем не менее эти субъекты каким-то хитрым образом получают отправленную им корреспонденцию. Нет, друг мой, единственное, что есть в этом доме постоянного и незыблемого, это ваш… вернее — наш приятель. Фроствинг.

Несмотря на высказанные Франтишеком заверения, всякое новое упоминание клички треклятого чудища вызывало у Григория полное ощущение, что эта фурия в следующее мгновение влетит в комнату. Обещание, на взгляд Григория, не могло одним махом стереть многовековые мучения, которые он претерпел от этого карающего демона.

— Позвольте, я расскажу вам кое-что о грифоне — то, что знаю о нем я. Он — воплощение страшного сна. Он злобное, безжалостное создание, явившееся из самых мрачных глубин ада. Сила его велика, однако он редко покидает дом — за исключением тех случаев, когда приходит пора навестить кого-либо. — Франтишек снова взглядом попросил Конрада поднести к его губам кубок. Конрад мгновенно повиновался. Григорий, сидевший напротив Петера, так до сих пор и не выпил ни глотка. Связанный хозяин, казалось, не замечал того, с каким упорством его гость отказывается от предложенного ему напитка — наверно, из-за того, что был слишком увлечен собственным ужасным рассказом. — Впервые я с ним познакомился, когда он совершил редкостную ошибку — навестил меня.

Григорий молчал. Предложи ему сейчас кто-нибудь свободу — он бы не сразу принял такое заманчивое предложение. Наконец впервые в жизни перед ним сидел тот, кто дерзнул противостоять Фроствингу… и выжил после этого, и мог об этом рассказывать!

— Нагрянул он ко мне лет пятнадцать тому назад, — продолжал рассказ связанный человек негромким ровным голосом. — Явился во сне — эдакая наводящая страх скульптура. Только вы можете понять, как это выглядело. Я понимал, что это сон, но понимал и то, что это не совсем так. Он явился ко мне, этот безымянный каменный ужас, и сказал мне, что мой час пробил, что я должен отправиться в дом… — Франтишек поежился, насколько ему позволяли путы, и продолжал: — Я даже не спросил у него, о каком именно доме он говорит. Мне это показалось маловажным. Я только понял, что должен поехать в Чикаго и сыграть свою роль в великом замысле. — Он покачал головой и усмехнулся. — Что это за великий замысел, я понятия не имел, но понял, что должен совершить некое дело как можно скорее. Даже то, что я смертельно боялся этого чудовища, не имело значения. Я желал повиноваться ему всем сердцем. — Франтишек кивнул, как бы подтверждая сказанное. — Однако, как видите, милейший Григорий Николау, приказания грифона я не исполнил. Его это поразило не меньше, чем меня самого.

— Но как? — вырвалось у Григория. Он вздрогнул, кубок качнулся и пролил немного вина на пол. — Как вы смогли не повиноваться ему?

Немного приподняв руку, Петер Франтишек указал на него пальцем. По коже у Григория поползли мурашки. Таинственная сила — мрачная и алчная — подбиралась к нему. Ему хотелось отшатнуться, отстраниться от нее. Он прибегнул к своему дару — и сила отошла. У Григория немного кружилась голова.

— Скажем так: я располагал необходимыми для этого знаниями и силой, — отвечал Франтишек. — Но при всем том это стоило мне немалого труда. Мое могущество пришло ко мне с наступлением зрелости. Чем я так отличаюсь от других жертв грифона, я не знаю. Отличаетесь и вы. Возможно, есть и другие.

Франтишек продолжал свою мрачную повесть.

Недовольный тем, что, по его опасениям, явилось лишь случайной победой, он начал собирать сведения о доме и грифоне, не упуская ни единой мелочи. Его могущество росло, но и зов Фроствинга не смолкал. По прошествии некоторого времени Петер понял, что его собственные усилия подтачивают его сопротивление в критические моменты. Но он был не таков, чтобы сдаться.

В конце концов он придумал, как наилучшим образом использовать свой дар для противостояния зову.

Связанный взглядом указал на кресло, на котором сидел.

— Ему триста лет… а быть может, и больше. Изготовлено оно одним магом — видимо, итальянцем. Не стану рассказывать, для чего оно служило изначально, скажу единственное: сейчас это кресло служит мне щитом, закрывающим меня от зова. Кресло отражает его, скажем так. Когда я сажусь в него, мне не приходится столь напряженно думать о необходимости не поддаться искушению. Кроме того, оно помогает мне сосредоточить собственные силы, и я обретаю возможность делать многое, что было бы гораздо труднее сделать без этого кресла. — Франтишек усмехнулся. — Однако порой искушение становится слишком сильным, милейший Григорий. Вот почему я должен просить, чтобы меня связывали. Я ведь не могу предугадать, где и когда меня застигнет зов. И я не спасусь от него, если буду просто сидеть в кресле. — Он окинул глазами сдерживавшие его путы. — Такова неприятная необходимость. Каждый день я позволяю себе вставать и снимать путы всего лишь для самых насущных потребностей, не более.

Григорий попытался представить себе подобное существование. Безусловно, это было немыслимо трудно, но если выбирать между его собственной жизнью и жизнью Франтишека… Григорий был бы, пожалуй что, готов подумать, что лучше, а что хуже. Сидевший перед ним человек большей частью все-таки управлял событиями, а не наоборот, а Григорий о таком мог только мечтать.

— Вы и спите в кресле?

— У меня нет иного выбора, — отвечал Франтишек, и его серо-голубые глаза сверкнули. — В доме что-то происходит, милейший господин Николау, и это «что-то» вот-вот достигнет кульминации. Мне потребуется все могущество, которое я только сумею сконцентрировать. Только одно может спасти нас с вами от того, что мы станем жертвами нашего знакомца-грифона, — мы должны заставить его поклониться нам.

«Фроствинг кланяется мне в ножки»… О, о таком Григорий как-то раз возмечтал, но от мечты этой давным-давно отказался. Теперь же он мог только изумляться. Неужели Петеру Франтишеку действительно под силу одолеть вечного мучителя Григория?

И словно прочитав его мысли, связанный человек проговорил:

— Я могу одолеть его, но мне нужна ваша помощь, дорогой мой Григорий Николау. В одиночку я свел поединок с грифоном к ничьей. Победить его я смогу только с помощью сильного союзника. Такого союзника, как вы, у меня еще никогда не было.

Вероятно, из-за того, каким взглядом смотрел на него Франтишек, а быть может, из-за того, что Григорий помнил, что его накачали снотворным и предательски похитили, он машинально, не задумываясь, мысленно заменил слово «союзник» словом «марионетка». Григорий Николау достаточно неплохо разбирался в людях, чтобы судить, какое место ему отведено в планах этого субъекта, привязанного к креслу. Между тем он решил, что из предосторожности пока лучше сделать вид, что он Франтишеку поверил.

А безукоризненно одетый Франтишек снова забарабанил кончиками пальцев по подлокотнику кресла. Тон его речи тут же изменился, голос зазвучал приглушенно. Странная смесь акцентов в выговоре сохранилась, но Григорий уже успел привыкнуть к этой особенности говора Франтишека.