Повести

— Иван Петрович, так вот как раз человек, что мне нужен! — указывает она на меня.

— Подожди, Клава, сейчас разберемся.

Иван Петрович пропускает Анну Платоновну и меня за выгородку, прикрывает за собой дверь. Анна Платоновна представляет меня, в двух словах объясняя, кто я такой, и уходит. А я тем временем, понимая, что это неприлично, и ничего не в силах поделать с собой, недоуменно пялюсь на Ивана Петровича. Дело в том, что сейчас, когда все изнывают от зноя, он в шубе, застегнутой на все пуговицы, и меховой воротник поднят. Из всего, о чем они говорят, я схватываю только, что это — мой мастер. И фамилия у него, словно в насмешку ко всему, Жарков.

— Ладно, не отвлекайся, — заметив, что я рассматриваю его, говорит Иван Петрович. — Присаживайся, поговорим… Так тебя Васей зовут? Хорошее имя. У меня так старшего брата звали. Родители есть — мать, отец? — Он говорит со мной, а сам вроде бы все прислушивается к чему-то позади, вроде бы ему куда-то срочно надо бежать. — Вот что, Василий, давай побеседуем в другой раз. А сейчас, ей-богу, некогда. Пойдем-ка слесарить.

— Как… слесарить? — недоуменно переспрашиваю я. — А разве не токарем?

— Ты что, хочешь токарем работать?

— Ну да… Мне обещали…

Он, как мне кажется, с укором смотрит на меня.

— А чем токарем лучше, чем слесарем? Слесарь все должен уметь делать, и сверлить, и на токарном станке работать. Конечно, если хороший слесарь.

Но его перебивают. В выгородку врывается Клава.

— Иван Петрович! — гневно наступает она. Голос у нее зычный, будто кричит в мегафон. — Да что же это делается? До каких пор? Кому-то опять помощник, а Клаве — нуль.

— Да ты напрасно шумишь, — успокаивает ее Иван Петрович. — Он в токарном собрался работать, а не у нас. Здесь только временно.

— Как в токарном? — обалдело поворачивается ко мне Клава. — Да ты что, того? — Она коренастая, ширококостная, скулы у нее такие, что, кажется, может спокойно перекусить гвоздь. — Да он сдурел.

— Ладно, уж раз так получилось, пусть попробует, поработает у нас пару деньков; если не понравится, удерживать не будем.

— Ну и фрукт! — уткнув кулаки в бедра, гневно смотрит на меня Клава.

Иван Петрович ведет меня в самый дальний угол цеха. Там, чуть в стороне от остальных, стоят два верстака, прижатые один к другому «спинками», рабочие места разделяет низкая фанерная перегородка. За одним из верстаков сидит паренек, он чем-то занят, даже не взглянул на нас. Иван Петрович ветошью смахивает с поверхности свободного верстака пыль, приносит детали, отвертку.

— Будешь собирать вот такой узел. Дело нехитрое, но тоже требует сноровки. Смотри…

Он показывает, как надо держать отвертку, как устанавливать деталь, а я больше смотрю не на тиски, а на него. Ведь ему неудобно в этой толстой, как у ночного сторожа, шубе, да и невыносимо жарко.

— Сюда смотри, — велит он. — Повнимательнее!.. А ну, попробуй теперь сам. Только шлиц не сорви.

Отвертка прыгает у меня в руках, как живая рыбка, тычется куда придется. От жары ли или от волнения на лбу у меня проступает испарина. И я чувствую, как постепенно краснеют и вроде бы набухают уши, мои проклятые идиотские уши, и это видно всем.

— Вот так и действуй, — мастер кладет мне на спину руку. — Так и держи.

Он отходит, а я разгибаюсь, рукавом вытираю лоб. Оказывается, никто на меня и не смотрит, все заняты своим делом. И мне становится полегче. Отвертка делается послушней, и пальцы ловчее.

И вот именно в этот момент под верстаком, возле самых моих колен вдруг кто-то как хрюкнет!

От неожиданности я аж подскочил, опрокинув металлическую табуретку. Все работающие оборачиваются, не понимая, что произошло. Я и сам не пойму. Осторожно заглядываю под верстак, но там никого и ничего нет. Только в противоположном конце проема видны ноги моего соседа-мальчишки. Он сидит спокойно, не шелохнувшись. И вот именно это-то нарочитое, неестественное его спокойствие и вызывает у меня подозрение. Привстав на носочки, я осторожно заглядываю через фанерную перегородку. А он специально пригнулся, чтобы мне его не было видно. Шея у него красная от натуги. И не выдержав, он прыскает коротким сдавленным смешком. У ног его, под верстаком, стоит маленькая серебряная труба, на которых играют в оркестре.

Чуть выждав, мальчишка выглядывает из-за перегородки.

— Приветик!.. Труханул, да?

Он подходит ко мне. Лицо его светится.

Есть лица, о которых говорят: широкое, как решето. Так вот именно такое лицо у него. Не скуластое, а просто круглое. Над решетом прилеплена гривка-челочка. С боков и на затылке голова острижена до белизны.

— Ну ты и труханул, я думал, что кондратий тебя хватил. Побелел аж!

— И нисколько.

— Ну да. Вон руки и сейчас, как у контуженого, трясутся.

— Сам ты контуженый.

— А ты не заводись… У кого, у Жарка будешь работать? Я тоже у него. Ничего, фартовый мужик, правильный! С ним кашу варить можно, если, конечно, его в руках держать. А отверточку-то он тебе отвалил, ну, цирк! Похуже, конечно, не мог найти!

— А чего это он такой, в шубе?

— Да его трясет.

— Как? — не понимаю я.

— Малярия. Что, никогда не слышал, что так бывает? Опять прихватило. Полежит часа два, и пройдет.

От смущения, от внезапного чувства неловкости я совершенно теряюсь.

— Так чего он в больницу не ляжет?

— Когда? Ты хоть знаешь, что мы тут делаем? Что такое «Иван-долбай», знаешь?.. А «Митяй-ломай»?.. Ну и дурак. Знал бы, тогда не спрашивал.

После этого он еще несколько раз подходит ко мне. Или заглядывает через перегородку и многозначительно улыбается, подмигивает. Его зовут Борькой. Борька Филиппов.

От некоторых я слышал, что первый день на работе тянется тоскливо и необычно долго. А у меня — все наоборот! Даже не замечаю, как пролетает время до обеденного перерыва. Только вдруг слышу звонок и вижу, как все дружно задвигались, заспешили к питьевому бачку, там образовалась очередь.

Я выхожу на улицу, и тотчас на меня налетает Муська:

— Васька! Ты куда запропастился?

— Я здесь.

— В слесарном?!. А почему не к нам?.. Ну, как поработалось, рассказывай-ка. Пойдем, я тебе свой цех покажу.

По пути нам встречаются Муськины знакомые.

— Это наш Вася, мой сосед по дому, он сегодня в первый раз на работу вышел, — поясняет всем Муська. Придерживая под локоть, она ведет меня так, будто мы идем танцевать полонез.

В цехе пахнет подгоревшим маслом и мылом. По обе стороны вдоль длинного прохода наискось стоят стайки. И возле каждого небольшая тумбочка, на которой уложены пирамидкой детали.