Поворотный момент

— Хороший вопрос, — вытянув указательный палец, ответила ведьма. — Я на Земле куплю одну замечательную вещь.

— Какую?

— Увидишь. А пока иди к себе.

Нулька вскочила и, сияя, как ночной светильник, покинула каюту женщины.

— Мяу! — громко заорал кот и посеменил следом.

Ведьма откинулась назад.

— И всё-таки приятно побыть не злой ведьмой, а доброй феей-крёстной, — прошептала она и добавила: — Главное — не переборщить.

* * *

Фёкла стояла посередине комнаты. Тусклый оранжевый свет начинал раздражать. Хотелось есть, и девушка уже была согласна на сбалансированный корм для людей, о котором заикалась вампирша.

Упыриха, которую, оказывается, звали Камелия, уселась на край своей громадной кровати и дотянулась до стола с водружённым на нём трюмо. Оттуда взяла кубок, сделанной из чёрного стекла, потом задрала голову, закатила глаза и протянула фужер в сторону Фёклы.

Купчиха устало посмотрела на вещицу, а упыриха нетерпеливо вздохнула и потрясла бокалом.

— Ты чё, совсем тупая?! — заголосила она. — Ты совсем ничего не понимаешь?

— Сама дура тупая, — зло процедила Фёкла. — Я и не хочу ничего понимать.

— Кровь принеси! — проорала упыриха.

— Тебе надо ты и неси.

— Ах так?!

Вампирша швырнула фужер в сторону девушки и вскочила с места с искажённым от злости лицом. Подбежав к столу, принялась открывать, а потом хлопать выдвижными ящичками. Вскоре нашла что-то вроде позолоченного кастета с белым огоньком индикатора, горящим на боковой части ближе к большому пальцу.

— Щас ты у меня будешь посговорчивее.

Камелия надела кастет на правую руку и вытянула в сторону купчихи. Фёкле сразу же стало больно. Так больно, словно кипятком ошпарили. Девушка даже не могла вдохнуть. Казалось, боль длилась не меньше часа, а когда пропала, сил хватило лишь на то, чтоб медленно опуститься на пол, а не рухнуть, как подрубленное деревце.

— Ещё хочешь?! — проорала вампирша. — Кровь — в холодильнике!

Фёкла со стоном встала, и, шатаясь, добралась до стены. Так, держась за стену, доковыляла до самого обычного холодильника. Сейчас с вампиршей ссориться не было никакого смысла, лучше переждать.

В холодильнике нашлась обычная еда, при виде которой в желудке заурчало. А ещё там была бутылка из тёмного стекла с надписью, выполненной непонятными символами.

Купчиха, запомнив содержимое, взяла бутылку и пошаталась обратно к вампирше, которая сидела и на диване с новым фужером. Пробка поддалась достаточно легко, а из сосуда потекла тёмно-красная жидкость.

А упыриха, быстро опрокинув кровь в себя, сменила гнев на милость.

Она посмотрела на Фёклу, улыбнулась и похлопала по бедру.

— Буся, иди сюда, на коленочки.

Купчиха взглянула на упыриху, как на конченую дуру, но спорить не решилась. Второго удара шокером-болемётом попросту не выдержит.

Сделав шаг, уселась Камелии на колени.

— Ты чё, совсем дура?! — заверещала вампирша и указала фужером на пол подле себя. На дорогой паркет упали тёмные капли. — Рядом! Сесть! На колени!

У Фёклы на глазах навернулись слёзы. Истерика и усталость смешались в одно целое. Девушка давно не плакала, но сейчас слёзы просто рвались наружу. Она рухнула на пол. Плечи затряслись. По лицу побежали тяжёлые солёные капли.

— Умничка, Бусечка, — как-то по-садистски ласково проговорила вампирша и погладила купчиху по голове, словно собаку.

Фёкла стиснула зубы, сдерживаясь, чтоб не откинуть упырихину руку. Это не хозяйка, не госпожа, это рабовладельческая тварь. Гадина, одним словом. Гадиной и решила для себя называть хозяйку.

Рука твари взъерошила густые белые волосы купеческой дочки, и в это самое время девушка подняла глаз на кастет, нацепленный на кисть вампирши, потом на ящичек, где лежал шокер. В голове, словно пульс на артерии, билась только одна мысль — бежать. Но для этого нужно наблюдать, ждать и выбирать подходящий момент. Одна проблема — все способы побега купчиха знала только из фильмов и игр, а те не всегда были реалистичны.

Камелия встала с кровати и досеменила до холодильника, откуда достала тарелку с явно подветренным сыром и колбаской.

— Буся, ко мне, — приказала она и опустила тарелку на пол.

Фёкла скрипнула зубами, зло глянула на упыриху, но сейчас надо было набраться сил. Нет сил — нет шансов на побег. И так неделю без еды.

Пока купчиха ела, сдерживая голодную дрожь в руках, Камелия принялась переодеваться. Она скинула с себя ночнушку, оставшись в чём мать родила, и достала из большого шкафа тонкое и очень короткое шёлковое платье цвета сочной зелени.

— Смотри, какой благородный чёрный цвет, — покрутив тканью перед глазами купчихи, похвасталась вампирша и быстро надела.

«Эта дура что, цвета не видит?» — подумала купчиха.

А платье было странным, не менее странным, чем слово чёрный. Передние лямочки не перекидывались через шею. А небольшими золотыми прищепками крепились к пирсингу в сосках, сделанному в виде колечек, тоже золотых. Получалось своеобразное декольте от мазохистов. Ткань прикрывала только пупок и всё, что ниже, и спадало до середины бедра. Спина открыта до самого копчика.

— Дура, — пробурчала Фёкла, когда вампирша сунула ноги в сандалии, и почему-то показалось, что кожа, из которой была сделана обувь — человеческая.

Упыриха радостно глянула в зеркало, дав понять, что сказки про нечисть и отражения — всего лишь сказки, и затараторила.

— Буся, за мной. Сейчас купим для тебя шикарный ошейник, а потом пойдём к отцу на человеческую ферму, спросим, как тебя правильно содержать и дрессировать.

— Сука, — еле слышно прошептала Фёкла и побрела за хозяйкой.

Глава 7 Цена осознания

Камелия несколько раз звонко хлопнула в ладоши, задрала голову и заорала:

— Макс! Ко мне!

Не успело стихнуть эхо, как дверь раскрылась, и в неё влетел жилистый светловолосый юноша с глазами разного цвета — один карий, другой голубой. Одет он был в джинсовые шорты длинной до колен и обычные серые кроссовки.

— Да, госпожа! — радостно прокричал парень, глядя на вампиршу с неестественным обожанием. Даже зрачки расширены, как в темноте, хотя казалось, куда уж шире при таком-то тусклом освещении.

— Забавный придурок, — поджав губы от наигранного пренебрежения, но с любопытством оценив человека, прошептала купчиха. Она гнала от себя слёзы, пряча их за злыми словами. Папа много раз говорил, что слёзы стоит лить лишь тогда, когда их можно монетизировать.