Повторение пройденного
Шрифт:
Теперь мы шли рядом с лейтенантом.
– А вы, товарищ лейтенант, после войны опять в школу вернетесь или в армии останетесь?
– ни к селу ни к городу спросил я комвзвода.
И верно, глупо. Или мне было просто не по себе от этой зловещей тишины и неизвестности?
Саша словно угадал мои мысли:
– Тебе не страшно?
– А тебе?
– Чуть-чуть.
– Не знаю, - ответил я.
А комвзвода молчал, так и не ответив на мой вопрос.
Наконец произнес:
– Не знаю, не знаю...
Мы еще не видели ни одного
– Хенде хох!
– Стой, сволочь!
– закричал Соколов и свалил кого-то наземь.
Мы подбежали к нему - перед ним не один, а трое немцев, двое стояли с поднятыми руками, третий валялся в ногах. Он пытался выстрелить. Лейтенант ногой вышиб у него автомат.
Теперь за деревьями ясно видны немцы. Одни выходили сами на наши крики, другие сопротивлялись, третьи, раненные, стонали. В темноте мы то тут, то там натыкались на тела убитых. Их не успели похоронить, и они лежали рядом с живыми. Где-то недалеко раздавались автоматные очереди, крики на русском и немецком языках, брань.
Часть пленных наши ребята уводили сразу. Других, которые не сопротивлялись, собирали в группы.
Володя собрал, кажется, человек двадцать.
– Веди, Протопопов!
– приказал комвзвода.
– И этих прихвати! Справишься?
– Справлюсь!
– бодро выкрикнул Володя.
Мы двигались дальше.
На поляне стояло несколько бронетранспортеров и самоходка. Один из транспортеров повернул в нашу сторону дуло пулемета.
Поляна была уже окружена. Здесь сошлись почти все наши - два командира взвода, сержант и комбат Буньков.
– Ложись! Гранаты!
– приказал комбат.
В бронетранспортер полетело несколько гранат одновременно. Одна упала рядом, другая взорвалась в воздухе, но все равно машина вспыхнула. Кто-то попал в цель - в бензобак.
И опять на поляне тишина.
– Убит, - произнес лейтенант Соколов. Он уже успел заглянуть в горящую машину.
Навстречу нам вели немцев незнакомые мне солдаты и офицеры. Двое волокли под руки раненого, кажется, старшину.
– Дальше, дальше, их там полно!
– бросили они на ходу.
Лес гудел, как развороченный муравейник. То там, то здесь мелькал свет карманных фонариков. У нас фонариков не было, только у офицеров. Но Буньков и Соколов рядом. Нам видно.
Раздалось несколько взрывов, и мы опять залегли.
– Фаустпатроны!
– крикнул Буньков.
Взрыв. Еще! Мы пока лежали, прижавшись к земле и к стволам деревьев. Лежать неудобно и холодно. Под нами слякоть: шинели, штаны, обмотки намокли моментально. В лесу холодно и сыро. Но что это?
За моей спиной голос Соколова:
– Комбат! Максим!
Я обернулся. Буньков сидел на корточках и неестественно раскачивался. Я не видел его лица, только - раскачивающуюся фигуру.
Соколов рядом с ним:
– Что с тобой? Что?
– Молчи, молчи, - шептал Буньков. Его лицо, освещенное фонариком Соколова, кривилось от боли. Он кусал губы и опять шептал: - Молчи, Миша... Молчи!
–
Сюда!– позвал Соколов, хотя мы и так уже были рядом.
– Берите! Вместе!
С трудом мы перевернули комбата, положили его на шинель Соколова, а он все шептал:
– Молчи... Молчи...
Тело его все в крови, и руки, и лицо. В темноте немыслимо понять, куда он ранен.
Соколов оставил за себя старшего сержанта - помкомвзвода, и мы втроем понесли Бунькова обратно в деревню.
На минуту комбат будто забылся, и мы невольно прислушались: дышит ли он? Мы сами старались не дышать и теперь слышали прерывистое дыхание старшего лейтенанта. Он словно желал помочь нам - открыл глаза и попытался улыбнуться.
Потом увидел Соколова и забормотал:
– Если что, батарея твоя, Миша... Я предупреждал заранее майора. Твоя, слышишь...
– Слышу, но не говори чепухи!
– отмахнулся Соколов, еле переводя дух.
Когда мы наконец вошли в деревню, вся улица ее была забита пленными. А за нами из леса появлялись все новые и новые группы.
Теперь мы несли комбата вдвоем: Соколов и я. Саша, по приказанию комвзвода, побежал искать санинструктора.
Возле первого дома мы опустили Бунькова на крыльцо. Он по-прежнему прерывисто дышал и стискивал зубы.
– Лишь бы не в легкие, - сказал Соколов.
– Куда же они запропастились?
Мимо пробежала девушка в шинели, Соколов увидел ее раньше и окликнул:
– Вы не врач?
– Нет, но у меня есть пакет. Давайте перевяжем, - предложила девушка.
– Наташа!
Она тоже узнала меня не сразу:
– Ты здесь?
Мы склонились над комбатом. Наташа разорвала ему гимнастерку и рубаху:
– Помогите.
Буньков стонал: мы приподняли его, чтобы удобнее было сделать перевязку.
– Ничего, ничего, сейчас.
– Она ловко распечатала пакет и стала бинтовать грудь комбата. Теперь была ясно видна рана - осколок задел справа грудь и выскочил в бок.
– Это не страшно, - говорила Наташа.
– Только надо немедленно в госпиталь. Правда, я не медик - может, что не так делаю... А вы тоже ранены?
– Она заметила повязку на голове Соколова.
– Давно, все прошло, - сказал лейтенант.
Вскоре появился Саша с мужчиной-санинструктором и носилками.
А из лесу все выходили и выходили пленные. Солдаты и офицеры. Мальчишки и старики. Именно мальчишки и старики чаще всего: в последнее время немцы призвали в армию подчистую всех, кто мог держать оружие.
– А я живу здесь, - сказала Наташа и показала на дом, возле которого мы укладывали Бунькова на носилки.
Мы встретились, но только под утро. В маленьком с высокой черепичной крышей домике, похожем больше на немецкий, чем на польский. Здесь остановились Наташа и ее подруги по политотделу и штабу. Сначала говорили все вместе (ночь была слишком бурной), но вскоре девушки скисли:
– Мы пойдем...
Всем хотелось спать. Отбой объявили пока лишь до десяти утра, а часы показывали уже четверть шестого.