Пойди поставь сторожа

Поверьте мне, ответила она, у меня в семье случилось совсем не то, что вы думаете. Я могу сказать одно: все понятия о достойном поведении я усвоила дома. А от вас не научилась ничему, кроме подозрительности. Я не знала, что такое ненависть, пока не очутилась среди вас и не увидела вашу ненависть. Чтобы обуздать ее, пришлось даже принять особые законы. Я не выношу ваши мгновенные ответы, ваши лозунги в подземке, а сильней всего – то, что вы не умеете себя вести: не умеете и никогда не умели.

Человек, который не мог бы нагрубить даже бурундучку, сидел в зале суда, своим присутствием поддерживая дело, которое затеяли дурные, мелкие, пакостные людишки. Она много раз видела, как он стоял в бакалее в очереди за неграми. Мистер Фред вопросительно вздергивал брови, этот человек качал головой. Он инстинктивно ждал своей очереди; он был воспитанный человек.

Так что, сестрица, факты таковы: двадцать один год жизни ты провела в стране, где линчуют негров, в стороне, где две трети населения – чернокожие издольщики-аграрии. Так что кончай придуриваться.

Вы не поверите, но я все равно скажу: до сего дня я никогда в жизни не слышала, чтобы кто-то из моих близких произнес слово «черномазый». Я так и не выучилась мыслить в этих категориях. Я росла в окружении чернокожих: Кэлпурния, и мусорщик Зибо, и садовник Том, и многие-многие другие. Вокруг меня были сотни негров – они работали на полях, собирали хлопок, мостили дороги, пилили доски и из них строили нам дома. Они были бедны, они были неопрятны и недужны, порой среди них попадались лодыри и лежебоки, но ни разу в жизни не пришло мне в голову, что надо презирать их или опасаться, грубить им, обойтись с ними дурно – и мне это сойдет с рук. Эти люди существовали за пределами моего мира, а я – за пределами их мира, и на охоте я не забредала на их землю – не потому, что это земля чернокожих, а потому, что ни на чью землю забредать не полагалось. Меня с детства приучили не злоупотреблять своим преимуществом – будь то преимущество ума, богатства или социального положения – перед теми, кому в жизни повезло меньше, и относилось это решительно ко всем, не только к чернокожим. Мне втолковали, что вести себя иначе достойно презрения. Так воспитывали меня чернокожая женщина и белый мужчина.

Вероятно, ты так и жила. Если человек говорит: «Это правда», – и ты веришь, а потом обнаруживаешь, что это совсем даже не правда, ты, испытав тяжкое разочарование, твердо решаешь, что больше на его удочку не попадешься.

Но когда тебя подводит человек, всегда живший по правде – и ты сама в эту правду свято верила, – ты не просто учишься не доверять; ты остаешься ни с чем. Вероятно, поэтому я и схожу с ума…

– Нью-Йорк? Стоит покуда. – Джин-Луиза повернулась к той, кто так пытливо интересовался, – молодой женщине с мелкими чертами лица, мелкими острыми зубками во рту и в мелкой шляпке на голове. Звали ее Клодин Макдауэлл.

– Мы с Флетчером прошлой весной приезжали, вызванивали тебя день и ночь, да без толку.

Ну еще бы, с тебя станется.

– Понравилось? Нет, не отвечай, я сама скажу: вы превосходно провели время, но ты ни за что на свете не согласилась бы там жить.

Клодин приоткрыла улыбкой мышиные зубки:

– Точно! Как ты догадалась?

– Я телепат. Всё посмотрели?

– О да! Ходили в «Латинский квартал» и в «Копакабану», смотрели «Пижамную игру» [49] . Первый раз видели бродвейское шоу – оно нас сильно разочаровало. Они все такие?

49

«Латинский квартал» (с 1942) и «Копакабана» (с 1940) – нью-йоркские ночные клубы. «Пижамная игра» (The Pajama Game, 1954) – мюзикл по роману «71/2 центов» (71/2 Cents, 1953) Ричарда Бисселла; действие происходит на пижамной фабрике, где рабочие требуют улучшения условий труда.

– Большей частью. А на верхушку сама-знаешь-чего залезали?

– Нет, но в «Радио-Сити» [50] побывали. Вот там можно жить. Мы были на шоу в мюзик-холле, и, представляешь, Джин-Луиза, на сцену вышла настоящая лошадь.

Джин-Луиза сказала, что представляет.

– Мы с Флетчером так рады были вернуться домой. Я вот, ей-богу, в толк не возьму, как ты там живешь. За две недели в Нью-Йорке мы потратили больше, чем здесь за полгода. Флетчер говорил – не понимаю, зачем люди там селятся, если тут можно гораздо дешевле завести себе дом с садом.

50

«Радио-Сити» (Radio City Music Hall, с 1932) – театрально-концертный зал в Нью-Йорке, часть Рокфеллеровского центра.

А я тебе объясню, зачем. В Нью-Йорке ты сам себе хозяин. Захотел – пошел на Манхэттен и в милом сердцу одиночестве вкусил всех его прелестей, захотел – к черту пошел.

– Ну, как тебе сказать, – ответила она вслух. – Привыкать трудно и долго. Я ненавидела Нью-Йорк два года. Он вгонял меня в столбняк день за днем, пока однажды в автобусе кто-то не толкнул меня, а я не пихнула его в ответ. Пихнула – и поняла, что стала частью этого города.

– Да уж, что-что, а толкаться они большие мастера. Совершенно не умеют себя вести.

– Умеют, Клодин. Просто у них другие манеры. Дядька, который толкнул меня в автобусе, ожидал, что я толкну его в ответ. Так полагалось – это просто игра такая. Нигде не найдешь людей лучше, чем в Нью-Йорке.

Клодин поджала губы:

– Ну, знаешь, мне бы не хотелось жить среди всех этих итальянцев и пуэрториканцев. В аптеке как-то раз я оглянулась – смотрю, какая-то негритянка сидит рядом со мной – просто бок о бок! – и жует свой обед! Я, разумеется, знала, что там это разрешается, но все равно меня прямо резануло…

– Она как-нибудь задела тебя словом или локтем?

– Да нет. Я сейчас же поднялась и ушла.

– Знаешь, – задушевно сказала Джин-Луиза, – там, в Нью-Йорке, любому человеку свободно.

Клодин пожала плечами:

– Вот я и не понимаю, как ты с ними уживаешься.

– Тут дело в том, что ты их не замечаешь. Работаешь с ними бок о бок, ешь, едешь в автобусе, но ты их не замечаешь, пока сама не захочешь. Я не сознаю, что в автобусе рядом со мной сидит здоровенный толстый негр, пока мне не надо выходить. Просто не замечаешь.

– Ну, я-то очень даже замечала. А ты, наверно, слепая.

Верно, я слепая. Я жила с закрытыми глазами. Мне и в голову не приходило заглядывать человеку в душу – я смотрела только в лицо. Вчера в церкви сказали: «Пойди поставь сторожа». Ко мне тоже надо сторожа приставить. Сторожа и поводыря, чтобы водил меня и каждый час сообщал, что видит.

Чтобы говорил мне: это вот человек сказал словами, а это – имел в виду, чтобы провел черту посередине и показал – вот здесь эта справедливость, а вон там – та, а потом объяснил, в чем разница. Чтобы вышел и во всеуслышание объявил: нельзя двадцать шесть лет подряд человека разыгрывать, даже если выходит очень смешно.

14

– Тетя, – сказала Джин-Луиза, когда они убрали следы утреннего опустошения. – Если тебе не нужна машина, я бы, пожалуй, съездила к дяде Джеку.

– Мне нужно только поспать. А пообедать не хочешь?

– Нет, спасибо. Дядя Джек даст мне сэндвич какой-нибудь.

– Особо не рассчитывай. Он с каждым днем ест все меньше.

Она остановила машину на въезде, поднялась по крутым ступенькам крыльца, постучалась и вошла, распевая дурашливо:

Слишком много буги-вуги было в прежние года,И теперь наш дядя Джеки ходит с костылемвсегда… [51]

51

Пародируется песня «Грязный буги» (Dirty Boogie, 1949) музыканта Роя Холла.