Правда о деле Гарри Квеберта

— Что вы сделали?

— Вздул его как следует. Невелика заслуга, конечно. И…

— Что «и», шеф Доун?

— Я ему ствол приставил к причинному месту. Задал ему трепку, и когда он валялся скрюченный на земле, прижал его хорошенько, вытащил кольт, загнал в барабан одну пулю и сунул пушку ему в ширинку. Сказал ему, чтобы он больше не попадался мне на глаза. Он скулил. Скулил, что больше его здесь не будет, умолял отпустить. Так не положено себя вести, я знаю, но я хотел быть уверен, что ноги его больше не будет в Авроре.

— И вы думаете, он послушался?

— Само собой.

— То есть вы последний, кто его видел в Авроре?

— Ну да. Я дал ориентировку коллегам, с описанием машины. Он больше ни разу не показывался. Через месяц стало известно, что он погиб в Массачусетсе.

— Что с ним случилось?

— Не вписался в поворот, по-моему. Больше толком ничего не знаю. Честно говоря, не слишком интересовался. У меня в тот момент были дела поважнее.

Когда мы вышли из ресторана, Гэхаловуд сказал мне:

— По-моему, эта тачка — ключ к разгадке. Надо узнать, кто мог водить черный «шевроле-монте-карло». Вернее, вопрос надо ставить иначе: мог ли Лютер Калеб 30 августа 1975 года быть за рулем черного «шевроле-монте-карло»?

Назавтра я снова приехал в Гусиную бухту — в первый раз после пожара. Входить в дом запрещалось, на уровне крыльца висели заградительные ленты, но я все же пробрался внутрь. Все было разорено. На кухне я нашел коробку «На память о Рокленде, Мэн», она сохранилась. Я высыпал из нее сухой хлеб и сложил туда несколько уцелевших вещиц, которые подобрал в комнатах. В гостиной мне попался маленький фотоальбом, каким-то чудом избежавший пламени. Я вышел с ним на улицу, сел напротив дома под высокой березой и стал смотреть фотографии. В эту минуту ко мне подошел Эрни Пинкас.

— Я увидел у въезда твою машину, — просто сказал он и уселся рядом со мной. Потом спросил, указывая на альбом: — Это фото Гарри?

— Да. В доме нашел.

Мы помолчали. Я переворачивал страницы. Снимки относились, по-видимому, к началу 1980-х годов. На нескольких присутствовал желтый лабрадор.

— Это чей пес? — спросил я.

— Гарри.

— Не знал, что у него была собака.

— Его звали Шторм. Лет двенадцать — тринадцать у него прожил.

Шторм. Кажется, я уже слышал эту кличку, только не помнил где.

— Маркус, — снова заговорил Пинкас. — Прости, если обидел тебя на днях. Я не хотел.

— Ничего.

— Нет, чего. Я не знал, что тебе угрожали. Это из-за твоей книги?

— Наверно.

— Но кто это сделал? — возмущенно спросил он, указывая на сгоревший дом.

— Непонятно. Полиция говорит, использовалась горючая жидкость вроде бензина. На пляже нашли пустую канистру, но чьи на ней отпечатки пальцев — неизвестно.

— Значит, тебе угрожали, а ты остался?

— Да.

— Почему?

— А почему я должен уезжать? Потому что страшно? Ну так страху поддаваться нельзя.

Пинкас сказал, что я большой человек и что ему тоже хотелось бы достичь чего-то в жизни. Жена всегда в него верила. Она умерла несколько лет назад, от опухоли. И на смертном одре сказала ему — так, словно он был подающий надежды юноша: «Эрни, ты совершишь в жизни что-то великое. Я в тебя верю». — «Я уже слишком стар… Моя жизнь позади». — «Эрни, поздно никогда не бывает. Пока ты не умер, у тебя вся жизнь впереди». Но все, что сумел сделать Эрни после смерти жены, это получить работу в супермаркете Монберри, чтобы оплатить счета за химиотерапию и содержать в порядке надгробный памятник.

— Я собираю тележки, Маркус. Хожу по парковке, ловлю брошенные, одинокие тележки, забираю их с собой, утешаю и ставлю к их приятельницам на тележную стоянку, для следующих покупателей. Тележки никогда не бывают одиноки. Ну или совсем недолго. Потому что во всех супермаркетах мира есть какой-нибудь Эрни, который приходит за ними и возвращает их в семью. Но кто потом придет за самим Эрни и вернет его в семью, а? Почему для тележек в супермаркете делают больше, чем для людей?

— Да, ты прав. Что я могу для тебя сделать?

— Мне хочется быть среди тех, кого ты будешь благодарить в своей книжке. На последней странице, писатели часто так делают. Чтобы там было мое имя. Первым номером и крупными буквами. Ведь я тебе все-таки немного помог искать сведения. Как ты думаешь, это возможно? Моя жена гордилась бы мной. Ее муженек приложил руку к огромному успеху Маркуса Гольдмана, новой литературной звезды.

— Конечно, — сказал я. — Обязательно сделаю.

— Я буду читать ей твою книгу, Марк. Каждый день я буду садиться рядом с ней и читать ей твою книгу.

— Нашу книгу, Эрни. Нашу.

Внезапно мы услышали за спиной шаги. Это была Дженни.

— Я увидела у въезда твою машину, — сказала она.

Мы с Эрни улыбнулись ее словам. Я встал, и Дженни по-матерински меня обняла. Потом взглянула на дом и заплакала.

В тот же день на обратном пути в Конкорд я заехал к Гарри в мотель «Морской берег». Он стоял у дверей своего номера, голый по пояс, и отрабатывал боксерские удары. Он сильно изменился. Увидев меня, предложил:

— Пошли боксировать, Маркус.

— Мне надо с вами поговорить.

— Вот за боксом и поговорим.

Я протянул ему коробку «На память о Рокленде, Мэн», найденную в развалинах его дома:

— Возвращаю вам вот это. Я заезжал в Гусиную бухту. В доме полно ваших вещей… Почему бы вам их не забрать?

— А зачем мне что-то там забирать?

— На память, например…

Он поморщился:

— От воспоминаний одна печаль, Маркус. Вот я увидел эту коробку, и мне уже хочется плакать!

Он взял коробку в руки и прижал к груди.

— Когда она пропала, — произнес он, — я не участвовал в поисках… Знаете, чем я занимался?

— Нет…

— Я ждал, Маркус. Я ее ждал. Если бы я искал, это бы значило, что ее здесь больше нет. Поэтому я ждал, я был уверен, что она ко мне вернется. Не сомневался, что в один прекрасный день она придет. И хотел, чтобы в этот день она мною гордилась. Я тридцать три года готовился к ее возвращению. Тридцать три года! Я каждый день покупал цветы и шоколад, для нее. Я знал, что кроме нее никого не буду любить; любовь, Маркус, бывает только раз в жизни! Если вы мне не верите, значит, вы еще не любили. Вечерами я сидел на тахте и поджидал ее, говорил себе, что она появится неожиданно, как всегда. Когда я ездил с лекциями по стране, то всегда оставлял на двери записку: «Читаю лекцию в Сиэтле. Буду в ближайший вторник». На случай, если она вернется в эти дни. И никогда не запирал дверь. Никогда! За все тридцать три года я ни разу не закрыл дверь на ключ. Мне говорили, что я ненормальный, что однажды я вернусь и обнаружу, что дом обокрали — но в Авроре, штат Нью-Гэмпшир, никто ни у кого не ворует. Знаете, почему я целые годы провел в разъездах, почему принимал любые приглашения читать лекции? Потому что думал, что, быть может, найду ее. Я изъездил всю страну вдоль и поперек, от мегаполисов до самых захолустных городишек, я следил, чтобы о моем приезде сообщала вся местная пресса, и, бывало, платил за рекламные площади из своего кармана, и все ради чего? Ради нее, чтобы мы могли встретиться. И на каждой лекции я вглядывался в аудиторию, искал белокурых женщин ее возраста, искал похожие черты. Каждый раз я говорил себе: может, она окажется здесь. А после лекции отвечал на каждую просьбу, все думал, а вдруг она ко мне подойдет. Я годами высматривал ее среди слушателей, отыскивал глазами сперва девушек пятнадцати лет, потом шестнадцати, двадцати, двадцати пяти! Я потому и остался в Авроре, Маркус, что ждал Нолу. И вот полтора месяца назад ее нашли мертвой. Похороненной в моем саду! Я все это время ждал, а она была здесь, совсем рядом! Там, где я всегда хотел посадить для нее гортензии! С того дня как ее нашли, у меня сердце разрывается, Маркус! Потому что я потерял любовь всей моей жизни, потому что если бы я не назначил ей встречу в этом проклятом мотеле, она, быть может, была бы жива! Так что не надо являться ко мне с воспоминаниями и рвать мне душу. Хватит, умоляю вас, довольно.