Правила охоты

Чуть дальше по улице находился район Акихабара, где можно было купить любую электронную технику. Другим своим концом улица упиралась в ров с водой, и площадки парка, раскинувшегося вокруг императорского дворца. Неподалеку располагался и мавзолей Ясукуни — памятник жертвам войны.

Это был своеобразный уютный район, до которого без труда можно было добраться на метро. И жить в нем было приятно. Иногда Адачи спускался по улице вниз и брал напрокат лодку, в которой можно было кататься по небольшому каналу вокруг дворца Императора. А иногда он брал лестницу и через верхнее окно выбирался на крышу с бутылочкой сакэ, чтобы принять солнечные ванны. Крыша была огорожена невысоким парапетом, который создавал иллюзию уединения.

Время от времени он выбирался на крышу и для того, чтобы заняться любовью, однако довольно часто ему мешал болтавшийся в небе серебристый полицейский вертолет, который патрулировал центральные районы Токио. Однажды Адачи довелось побывать на борту этой легкой машины, и потому он хорошо представлял себе, что можно разглядеть при помощи хорошей электронной аппаратуры даже с высоты тысячи футов.

Жилище Адачи, как и большинство японских квартир, являлось тем местом, где западный и восточный стили тесно переплетались друг с другом. Как правило, оба стиля смешивались между собой чисто по-японски: западная мебель была модифицирована и изменена в соответствии с физическими стандартами местных жителей. В случае с Адачи, который был довольно высок ростом, в подобной перестройке не было нужды.

Когда под рукой не было стульев, и когда этого требовали обстоятельства, Адачи, как и положено всякому цивилизованному японцу, умел часами сидеть на полу, не ощущая при этом ни малейшего неудобства. В данный момент он тоже был на полу, однако поза его была совсем не традиционной: он вытянулся в гостиной на тростниковой циновке татами, подложив под голову подушку. Комната, освещенная двумя стеариновыми свечами, была погружена в полутьму.

Напротив него также на полу сидела Чифуни, однако ее поза гораздо больше соответствовала образцу, который предписывался традициями японским женщинам. Ноги она подогнула под себя и, перенеся тяжесть тела на пятки, сложила руки на коленях, выглядя при этом так покорно и скромно, как должна была бы выглядеть идеальная гейша в мечтах любого японского мужчины. Едва подумав об этом, Адачи немедленно отметил про себя, что в случае с Чифуни то, что можно было увидеть на поверхности, едва ли соответствовало действительности.

Чифуни была одета в короткую юбку по последней западной моде, сшитую из какого-то мягкого бежевого материала, которая, в том положении, в каком сидела Чифуни, поднималась гораздо выше колен. Бежевый жакет из такой же ткани она давно сняла, оставшись в кремовой блузке без рукавов.

Она воистину была прелестна, особенно без автоматической “беретты”, которую носила в крошечной кобуре сзади, за поясом юбки. В настоящее время оружие было надежно заперто в сумочку и убрано подальше. Адачи знал, что Чифуни постоянно носила с собой глушитель и две запасные обоймы с патронами. Это оружие означало нечто большее, чем мера предосторожности; оно предназначалось для того, чтобы им пользоваться, а не для того, чтобы носить с собой “на всякий случай”. Впрочем, в настоящий момент Чифуни по всем признакам не была расположена начинать пальбу.

Адачи попытался сообразить, где лежит его собственный револьвер, и когда он в последний раз практиковался в стрельбе, однако так и не вспомнил. В конце концов, все это были проблемы завтрашнего дня.

Он посмотрел сквозь застекленную крышу в мутное сияние: именно таким, лишенным звезд, было ночное небо над Токио в облачную погоду. Потом Адачи перевел взгляд на Чифуни и приподнялся на локте. Увидев, что он осушил свой бокал, она наклонилась вперед, чтобы снова его наполнить. Когда молодая женщина придвинулась ближе, Адачи с неожиданной остротой почувствовал аромат ее тела, мягкую матовость се кожи, но Чифуни сразу же вернулась в свое первоначальное положение.

— Что так интересует “Кванчо”? — спросил он. Чифуни покачала головой.

— Я не могу сказать. Ты же знаешь.

Адачи сдержанно улыбнулся.

— Я почти ничего не знаю о тебе, — сказал он. — Я не знаю, что ты можешь, а что — нет. Мне известно только одно: как ты действуешь в тех случаях, когда дело касается меня. Должен сказать, у тебя прекрасно получается.

Чифуни ответила ему улыбкой на улыбку.

— Ты — мужской шовинист, — сказала она неожиданно ласково. — Может быть, просто не так радикально настроенный, как большинство японских мужчин. Попытайся воспользоваться этим своим преимуществом, потому что времена быстро меняются.

Адачи не мог не признать, что Чифуни была абсолютно права во всех трех пунктах. Покорность в женщинах нравилась ему, к тому же он и воспитан был именно так, чтобы ожидать от них этого. Однако, несмотря ни на что, он научился уважать чужую независимость, которую изредка встречал у представительниц противоположного пола. Если быть до конца откровенным, то Адачи был весьма неравнодушен к женщинам.

— Расскажи мне о Ходаме, — попросил он.

— Ты знаешь все о Ходаме, — был ответ.

— Все равно расскажи, — настаивал он. — Когда то, что знаю я, соединится с тем, что знаешь ты, и когда это добавится к тому, что знаем мы, это будет, скорее всего, гораздо больше, чем то, что я знаю в настоящий момент. По-моему, это называется синергией, совместным поиском решения.

— Гештальт-психология, — поправила Чифуни. — Любое целое является не просто механической суммой его составляющих, а приобретает новое качество.

— Расскажи мне о целом Ходаме, — снова попросил он. — Кому, интересно, пришла в голову мысль сварить живьем этого симпатичного старичка? Похоже, правда, что он умер почти мгновенно, от обширного сердечного приступа, но я думаю, ты понимаешь, что я имею в виду.

— Я думаю, что у нашей задачи имеется слишком много подходящих решений, — заметила Чифуни дипломатично. — Ходама прожил долгую, активную и весьма небезгрешную жизнь.

— Нашей задачи, — с удовольствием подчеркнул Адачи. — Это вдохновляет. Я так и думал, что статус наблюдателя подразумевает что-то в этом роде. “Кванчо” обычно не расположена даже отчасти переложить свой груз на чужие плечи…

Он ухмыльнулся.

— Обычная для спецслужб параноидально-депрессивная мания…

— Наша задача… — негромко повторила Чифуни.

— Ax! — сказал Адачи, смакуя новость. Про себя он решил пока воздержаться от того, чтобы развертывать дальнейшие перспективы, по крайней мере вслух. Вместо этого он вытянул вперед ногу и просунул ее между полусомкнутыми коленями Чифуни. Молодая женщина не сопротивлялась, хотя на щеках ее выступил легкий румянец.

— Ходама, — повторил Адачи. — Хотя бы вкратце, для начала.

Чифуни превосходно владела разнообразными боевыми искусствами и смежными с ними науками. Все они дисциплинировали ум, приучая сосредоточиваться на сути, какими бы ни были внешние обстоятельства. Заговорив о Ходаме, Чифуни призвала на помощь всю свою весьма серьезную подготовку.

— Касуо Ходама родился в Токио в начале этого столетия в семье государственного служащего. Большую часть своей юности он провел в Корее, где его отец служил чиновником в японских оккупационных властях. Таким образом, с самого начала Ходама обзавелся большим количеством связей среди военных и правительственных чиновников. Именно эти связи он потом неоднократно использовал в своей дальнейшей жизни.

Оккупация Кореи была отнюдь не самой славной страницей в истории Японии. В 1910 году Япония аннексировала Корейский полуостров, и эта страна на долгих тридцать шесть лет превратилась в колонию деспотичного и жестокого японского милитаристского режима.

Будучи в Корее, Ходама активно сотрудничал с властями, специализируясь на подавлении очагов сопротивления. В основном он действовал скрытно, через подставных лиц, нанимая или организуя банды головорезов, которые избивали или физически ликвидировали корейцев-патриотов, выступающих за независимость своей страны. Колониальная администрация, таким образом, получала возможность сделать вид, будто официальные власти непричастны к репрессиям.