Праздник Прощания
Шрифт:
– - Тебя, пожалуй, повяжешь, -- улыбнулся Кадола.
– - Если бы ты родился жеребцом-производителем, тебя хоть стреножить можно было бы, а так...
– - Ох, умник отыскался, -- огрызнулся Павел.
– - Вас бы обоих в музее восковых фигур выставить за бездушие ваше. Нет в вас настоящей страсти, только холодные рассуждения.
– - Зато твоей страсти хватает на всех, хоть табличку вешай тебе на шею, что ты сексуальный безумец.
– - Э-эх, -- Павел скривился в презрительной улыбке, -- гнусные людишки, смейтесь, смейтесь. Да что вы понимаете в любви? Что вы понимаете в женщинах? У вас обоих просто женилки не работают, так вот вы и пытаетесь нормального человека осмеять. А у меня здоровый природный интерес, у меня нормальный аппетит
– - Интерес-то у тебя ого-го какой! В штаны не вмещается!
– - Кадола захохотал.
– - Ну, вы уж договорились до такого...
– - деликатно закашлял Рудик.
– - Срамно всё это.
– - Да что ты понимаешь?
– - набросился на него Павел.
– - Что ты всех осуждаешь постоянно? Ты же не Бог, ты при нём лишь мальчиком-пажом вертишься, следишь, чтобы подштанники господни чистыми оставались. Он ведь не в праве предстать перед обыкновенными людьми замаравшимся. Так или нет? Ты полагаешь, что Бог -- это чистенький, ухоженный такой старичок, который возлежит на мягких подушках и пердит исключительно дезодорантом? Это мы, творения рук его, изгадились слюнями, дерьмом и спермой с ног до головы, а он там, на небесах только о духовной музыке размышляет? Так, что ли? А не он ли нас слепил из плоти? Не он ли наполнил нас грубыми страстями? Не по его разве воле мы в женском брюхе вынашиваемся и на свет вылезаем из того места, которое ты срамным называешь?
– - При чём здесь это? Зачем ты так злобно?
– - Рудик обеспокоенно заёрзал на стуле и оглянулся на Кадолу, ища поддержки.
– - Я не о том... Ты о женщинах... Есть же любовь...
Кадола выпростал из темноты руку и жестом оборвал Рудика.
– - Папа, забудь о любви сейчас. Мы в кабаке, а любовь -- высокое слово. По крайней мере, должно быть высоким словом, коли не имеет сил быть высоким чувством. Увы, любовь стащили с небес и опустили чуть ниже пояса, так что забудем-ка о святых вещах. Святого вообще нет ничего. Человечество выдумало святость, сочинило её, чтобы надеяться на что-то и верить... Любовь тоже из области таких понятий. Человек прикрывает свои поступки любовью, низкой или высокой, но любовью, потому что она волочит за собой целую библиотеку благодатных отзывов о себе, песен, стихов, поэм... Любовь становится самой простительной слабостью. Она и окрыляет, и очищает, и возвышает. Это ли не святость? Целая армия классиков поднялась на её защиту. А вот меня, к примеру, никто не защитит. Я пью и пропадаю. Я алкоголик. Я не могу не пить, потому что родился в спившемся мире. Знаю, что это безобразно, и потому подыскиваю себе всяческие оправдания.
– - Человечество любит оправдываться, -- Рудик потёр пальцами виски. У него начинала болеть голова.
– - Люди часто судят о человечестве так, будто сами не имеют к нему никакого отношения.
– - А я и впрямь не имею отношения к человечеству, -- заявил Павел и гордо задрал подбородок.
– - Я в человечество попал случайно. Нелепая ошибка. Я не должен был родиться.
– - Природа не ошибается.
– - Значит, ошибся я, когда рождался. Я тоже пьяница, как и Кадола. Я, видно, пьян был, оттого и сунулся не туда, оттого и родился... Вообще-то я хочу спать. Сейчас утро или вечер? Я спутал время из-за этого вечного дождя. Кто разрешил пустить его? Откуда льётся так как долго вода? Мужики, я вам по секрету сообщаю: это катастрофа, это библейский потоп, -- Павел отчаянно плюнул.
– - Не плюй.
– - Почему? Ты тоже плюёшь.
– - Я плюю в урну, -- ответил Рудик.
– - Плюёшь, но не попадешь. Значит, ты тоже плюёшь на пол. Ты вот Бога любишь, а тех, кто здесь пол моет, не любишь.
– - Не похоже, чтобы здесь сегодня пол мыли, -- проговорил Кадола из своего тёмного угла.
– - Тогда зачем Папа плюёт в урну?
– - Стыдись, -- прошептал Рудик.
– -
А что мне стыдиться? Я всех презираю. И себя презираю, -- Павел неловко постучал себя по груди, как бы не в полной уверенности, это ли тело он презирал, -- ненавижу себя за то, что продался жизни за какую-то мимолётную надежду на счастье... Матрас, дай мне ещё вина! Красного! Со льдом! С обломком айсберга!Бармен поставил на стол тонкую бутылку красного вина и любезно поклонился. Павел дружески похлопал его по руке.
– - Спасибо, Матрасик, ты настоящий хозяин, хотя иногда мне очень хочется хрястнуть тебя по твоей толстой морде. Ха-ха!
Бармен засветился доброжелательной улыбкой и с монашеской покорностью сложил руки на груди. В глазах его трогательно дрожали слёзы.
– - Что ты лыбишься, Матрас? Вали отсюда к себе за барьер!
Когда бармен торопливо засеменил к стойке, Павел изогнулся на стуле и закричал:
– - Прости меня, Матрас, я люблю тебя!
– - Бог простит, -- скорбно сказал Рудик и торжественно распрямил плечи.
– - О, я слышу голос Папы Римского. Дай мне облобызать тебя, Папа, не побрезгуй пьяненьким грешником, родной мой.
Тут что-то привлекло внимание Павла и он вытаращил глаза.
– - Вот это да!
– - он показал пальцем в окно. По улице бежала девушка в короткой юбке, неловко переставляя длинные тонкие ноги.
– - Как пьяная лошадка, честное слово!
– - А тебе приходилось видеть пьяную лошадь?
– - Нет, но она обязательно бежала бы вот таким манером. Как бы, по-вашему, ещё она могла бежать? Неужели как пьяный Кадола? Или как кенгуру? Да что вы прицепились к пьяной лошади? Женщина какая убегает, сейчас скроется... Эх! Никогда не привыкнуть мне к тому, что целое море женской природы так завлекательно проскакивает мимо меня. Безвозвратно проходит стороной... Давайте-ка обмоем эту мысль.
– - Осточертело мне хлестать, Павлуша, -- раздражённо сказал вдруг Кадола и опустил голову.
– - Что с тобой, любезный? Ты заболел? Не отталкивай меня, я всё равно не брошу тебя. Человеку надо помогать, правда, Папа?
– - Плевать я хотел на людей, -- огрызнулся Кадола, -- люди умеют только причинять боль. Мне тошно среди них. Трудно.
– - Хотелось бы узнать, где тебе не будет трудно? Есть ли такое место? Где такой заветный уголок?
– - растянулся в ехидной улыбке Павел.
Кадола рывком придвинулся к нему и так долго смотрел ему в глаза, что Павлу даже нехорошо на сердце сделалось, таким пристальным был этот взгляд. Потом Кадола медленно поднес руку ко лбу.
– - Тут вот такое место.
– - Неправильно ты думаешь, -- встрял в разговор Рудик, -- не в себе надобно прятаться, а к Богу обратиться.
– - А что Он может, Папуля?
– - сощурил Кадола глаза и стал злобным и неприятным, -- почему ты уверен, что Он вообще на что-то способен? Ты не перестаёшь петь Ему гимны, потчуешь Его молитвами, а в ответ что имеешь? А вот прекратишь ты вдруг кормить Его своими словами -- что с Ним сделается? Да твой Бог, которого ты сотворил, без тебя пропадёт!
Рудик вытаращил на Кадолу безумные глаза и не в силах был произнести ни звука. Иногда он вздыхал и взмахивал рукой, будто отгоняя от себя кошмарное видение. Когда повисла тишина, он заставил себя выдохнуть:
– - Не говори так... От Бога нельзя отрекаться. Ты себя убиваешь, когда кощунствуешь.
– - Да, кощунствую, -- кивнул Кадола, -- но не очень. А вообще-то я имею странную особенность взращивать в себе всякого рода кощунство, наплевательство, издевательство. Я -- плантация безбожности, где выращивают дерьмовые палочки, и эти палочки я продаю тем, кто их покупает. И для себя немножко дерьма оставляю, чтобы швырять его в тех, кто надумает лезть в мой мир без разрешения. Люди хотят жрать дерьмо, так почему бы не дать им его? В избытке накормлю. Тошнить станет, а я ещё подброшу, чтобы насмерть поперхнулись. Уж чего-чего, а такого добра в моей писательской душе хватает. Цветов нет, а навоза сколько угодно.